Свет в окне - [34]
«Очень перспективная тема, – одобрил руководитель, – может лечь в основу дипломной работы. Социальный аспект – это сейчас самое потенциальное направление…»
Преподаватель носил странную, не удобную в обиходе фамилию Присуха и седоватую эспаньолку, которая прежде была светло-русой, а к тому времени, как обладатель достиг ученой степени, поседела, отчего вид имела то ли выгоревший, то ли запыленный, как и негустая шевелюра, некогда бывшая буйной копной. Вообще при несуразной фамилии внешность доцент Присуха имел совершенно ординарную, если не считать эспаньолки: сероглазый, усталый, костюм носил тоже серый, а сорочку светлую, в частую полоску, и галстук тоже полосатый, но по диагонали, как шлагбаум. Кузнецова, похоже, студентка ответственная, если рискнула взять такую тему, думал руководитель, хотя откуда в ее возрасте понять трагедию Сомса?
Студентка Кузнецова, в свою очередь, слушала, как легко доцент Присуха говорит на языке книги, которую он, пожилой человек, просто не способен понять.
Договорились, что Настя займется библиографией, а встретятся они сразу после Нового года.
…Чтобы перестать думать о сегодняшнем вечере, она сосредоточилась на английском тексте: «…she behaved as if she didn’t care whether she broke her neck or not! What was it she said: “I don't care if I never get home?”».
Зинка чем-то шуршала и шелестела, потом крикнула: «Держи!», и Насте на одеяло упала половинка шоколадной плитки в разорванной фольге.
– Не знаю, чем тебя там угощали, только ты замороженная какая-то, – заметила Зинка. – Он чего себе думает?
Настя перечитала конец фразы: «…she said: “I don’t care if I never get home?”» – и только потом взглянула на подругу:
– Кто?
– Кто, кто… Дед Пихто! Сколько вы уже ходите, два года? А жениться он собирается?
«And I’m not altogether surprised…» – Кто не удивлен, этот Тимоти, или как его там?
– Мы еще ничего не решили, – сдержанно ответила Настя.
– Ну ты даешь, мать! Как дружить в одной кровати, так он решительный, а как расписаться по-людски, так «мы ничего не решили».
Настена откусила коричневый квадратик и прочла еще раз: «I don’t care if I never get home». Отложила книжку в сторону:
– Но ведь вы с Анатолием тоже не расписаны.
– Я последней дурой буду, если Толян мне не сделает предложение! – запальчиво крикнула Зинка. – Вот на Новый год и сделает, посмотришь. Он думает, – Зинка сощурилась, – я так и буду по абортариям мотаться? Так вот же и нет! Первый раз прощается, второй раз запрещается, а я уже три раза там ночевала – спасибо, хватит; четвертого раза не будет.
– А твои… знают уже?
– Родичи? Узнают, когда на свадьбу приглашу. Маманя в каждом письме пишет: «Смотри, Зинка, не гуляй». Будто сами они не гуляли, ёкэлэмэнэ… Надо знать, с кем можно гулять, а с кем нет. У нас в Днепропетровске была одна девчонка, так она начала ходить с одним. Он на шахте работал. Клевый такой парень, многим нравился, даже которым постарше. Способный; дали ему на шахте рекомендацию, чтоб в Москву ехать – поступать в институт. Стал он ходить на какие-то курсы. Он на курсы, а Галька вроде как не у дел, и встречаться почти перестали: то он угля дает – отличник производства, ёкэлэмэнэ, то в институт готовится… Хороший шоколад, скажи?
– Шоколад классный; дальше-то что?
Зинка аккуратно запеленала в фольгу остаток шоколадки и положила на тумбочку.
– Дальше было – вам, любознательные. Этот уже на работе отвальную устроил, и они там киряли; маманя его чемодан собирает. Галька к нему, а маманя на нее ноль внимания: «Сани дома нету». Галька туда, сюда… Кинулась в управление: так, мол, и так, ваш отличник производства… А там, как назло, одно бабье сидело. Видим, говорят, что отличник. Хихикают и нагло так смотрят на Гальку, а та из-за пуза даже босоножки свои не видит. И ведь знали все, сволочи, что он ходит с Галькой – и бабы эти, и маманя его. Зато уж и наслушалась она про девичью честь – на всю жизнь нахлебалась. Отличник производства покатил в Москву наукам обучаться, а Галька – в дальнюю станицу рожать, у ней там родня нашлась.
Настена снова раскрыла книгу, напрочь не помня, о чем она читала несколько минут назад.
– Так что думай, – неожиданно сказала Зинка.
«It did not occur to him to wonder what…» Кому «occur»? Или этому второму, как его?.. Пожала плечами:
– Жалко девчонку, конечно.
Зинка пружинисто спрыгнула на пол, хлопнула дверцей тумбочки и начала шарить внутри.
– Печенье где-то было, целая пачка… Ладно, фиг с ним. Ой, а вот и открывалка наша! Сама же и сунула, перед больницей. Сгущенку открыть?
Не отрываясь от книги, Настя помотала головой.
Зинка шелестела оберткой шоколадки. Повернулась к Насте:
– Вот и твой, между прочим, поматросит и бросит.
Настя вспыхнула:
– Он на курсы едет, повышения квалификации. С чего ты взяла?..
– Ну! – подхватила Зинка. – И тоже в Москву? Как тот, Галькин кадр?
«“Almost rude!” Mrs. Small said to Aunt Hester, when June was gone».
– Не вижу ничего общего, – реплика прозвучала суховато, и она добавила: – Разные люди, вот и все дела.
– Мужик до старости дите, – убежденно ответила Зинка, – просто игрушки у них разные. Малые дети машинками забавляются, а как вырастут… – она махнула рукой, не договорив.
Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.
Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.
«Прекрасный язык. Пронзительная ясность бытия. Непрерывность рода и памяти – все то, по чему тоскует сейчас настоящий Читатель», – так отозвалась Дина Рубина о первой книге Елены Катишонок «Жили-были старик со старухой». С той поры у автора вышли еще три романа, она стала популярным писателем, лауреатом премии «Ясная Поляна», как бы отметившей «толстовский отблеск» на ее прозе. И вот в полном соответствии с яснополянской традицией, Елена Катишонок предъявляет читателю книгу малой прозы – рассказов, повести и «конспекта романа», как она сама обозначила жанр «Счастливого Феликса», от которого буквально перехватывает дыхание.
На заре 30-х годов молодой коммерсант покупает новый дом и занимает одну из квартир. В другие вселяются офицер, красавица-артистка, два врача, антиквар, русский князь-эмигрант, учитель гимназии, нотариус… У каждого свои радости и печали, свои тайны, свой голос. В это многоголосье органично вплетается голос самого дома, а судьбы людей неожиданно и странно переплетаются, когда в маленькую республику входят советские танки, а через год — фашистские. За страшный короткий год одни жильцы пополнили ряды зэков, другие должны переселиться в гетто; третьим удается спастись ценой рискованных авантюр.
Действие новой семейной саги Елены Катишонок начинается в привычном автору городе, откуда простирается в разные уголки мира. Новый Свет – новый век – и попытки героев найти своё место здесь. В семье каждый решает эту задачу, замкнутый в своём одиночестве. Один погружён в работу, другой в прошлое; эмиграция не только сплачивает, но и разобщает. Когда люди расстаются, сохраняются и бережно поддерживаются только подлинные дружбы. Ян Богорад в новой стране старается «найти себя, не потеряв себя». Он приходит в гости к новому приятелю и находит… свою судьбу.
«Поэзии Елены Катишонок свойственны удивительные сочетания. Странное соседство бытовой детали, сказочных мотивов, театрализованных образов, детского фольклора. Соединение причудливой ассоциативности и строгой архитектоники стиха, точного глазомера. И – что самое ценное – сдержанная, чуть приправленная иронией интонация и трагизм высокой лирики. Что такое поэзия, как не новый “порядок слов”, рождающийся из известного – пройденного, прочитанного и прожитого нами? Чем более ценен каждому из нас собственный жизненный и читательский опыт, тем более соблазна в этом новом “порядке” – новом дыхании стиха» (Ольга Славина)
Я был примерным студентом, хорошим парнем из благополучной московской семьи. Плыл по течению в надежде на счастливое будущее, пока в один миг все не перевернулось с ног на голову. На пути к счастью мне пришлось отказаться от привычных взглядов и забыть давно вбитые в голову правила. Ведь, как известно, настоящее чувство не может быть загнано в рамки. Но, начав жить не по общепринятым нормам, я понял, как судьба поступает с теми, кто позволил себе стать свободным. Моя история о Москве, о любви, об искусстве и немного обо всех нас.
Сергей Носов – прозаик, драматург, автор шести романов, нескольких книг рассказов и эссе, а также оригинальных работ по психологии памятников; лауреат премии «Национальный бестселлер» (за роман «Фигурные скобки») и финалист «Большой книги» («Франсуаза, или Путь к леднику»). Новая книга «Построение квадрата на шестом уроке» приглашает взглянуть на нашу жизнь с четырех неожиданных сторон и узнать, почему опасно ночевать на комаровской даче Ахматовой, где купался Керенский, что происходит в голове шестиклассника Ромы и зачем автор этой книги залез на Александровскую колонну…
Сергей Иванов – украинский журналист и блогер. Родился в 1976 году в городе Зимогорье Луганской области. Закончил юридический факультет. С 1998-го по 2008 г. работал в прокуратуре. Как пишет сам Сергей, больше всего в жизни он ненавидит государство и идиотов, хотя зарабатывает на жизнь, ежедневно взаимодействуя и с тем, и с другим. Широкую известность получил в период Майдана и во время так называемой «русской весны», в присущем ему стиле описывая в своем блоге события, приведшие к оккупации Донбасса. Летом 2014-го переехал в Киев, где проживает до сих пор. Тексты, которые вошли в этот сборник, были написаны в период с 2011-го по 2014 г.
В городе появляется новое лицо: загадочный белый человек. Пейл Арсин — альбинос. Люди относятся к нему настороженно. Его появление совпадает с убийством девочки. В Приюте уже много лет не происходило ничего подобного, и Пейлу нужно убедить целый город, что цвет волос и кожи не делает человека преступником. Роман «Белый человек» — история о толерантности, отношении к меньшинствам и социальной справедливости. Категорически не рекомендуется впечатлительным читателям и любителям счастливых финалов.
Кто продал искромсанный холст за три миллиона фунтов? Кто использовал мертвых зайцев и живых койотов в качестве материала для своих перформансов? Кто нарушил покой жителей уральского города, устроив у них под окнами новую культурную столицу России? Не знаете? Послушайте, да вы вообще ничего не знаете о современном искусстве! Эта книга даст вам возможность ликвидировать столь досадный пробел. Титанические аферы, шизофренические проекты, картины ада, а также блестящая лекция о том, куда же за сто лет приплыл пароход современности, – в сатирической дьяволиаде, написанной очень серьезным профессором-филологом. А началось все с того, что ясным мартовским утром 2009 года в тихий город Прыжовск прибыл голубоглазый галерист Кондрат Евсеевич Синькин, а за ним потянулись и лучшие силы актуального искусства.
«Травля» — это история о том, что цинизм и ирония — вовсе не универсальная броня. Герои романа — ровесники и современники автора. Музыканты, футболисты, журналисты, политтехнологи… Им не повезло с эпохой. Они остро ощущают убегающую молодость, может быть, поэтому их диалоги так отрывочны и закодированы, а их любовь не предполагает продолжения... «Травля — цепная реакция, которая постоянно идет в нашем обществе, какие бы годы ни были на дворе. Реакцию эту остановить невозможно: в романе есть вставной фрагмент антиутопии, которая выглядит как притча на все времена — в ней, как вы догадываетесь, тоже травят».
Этот роман – «собранье пестрых глав», где каждая глава названа строкой из Пушкина и являет собой самостоятельный рассказ об одном из героев. А героев в романе немало – одаренный музыкант послевоенного времени, «милый бабник», и невзрачная примерная школьница середины 50-х, в душе которой горят невидимые миру страсти – зависть, ревность, запретная любовь; детдомовский парень, физик-атомщик, сын репрессированного комиссара и деревенская «погорелица», свидетельница ГУЛАГа, и многие, многие другие. Частные истории разрастаются в картину российской истории XX века, но роман не историческое полотно, а скорее многоплановая семейная сага, и чем дальше развивается повествование, тем более сплетаются судьбы героев вокруг загадочной семьи Катениных, потомков «того самого Катенина», друга Пушкина.
Роман «Время обнимать» – увлекательная семейная сага, в которой есть все, что так нравится читателю: сложные судьбы, страсти, разлуки, измены, трагическая слепота родных людей и их внезапные прозрения… Но не только! Это еще и философская драма о том, какова цена жизни и смерти, как настигает и убивает прошлое, недаром в названии – слова из Книги Екклесиаста. Это повествование – гимн семье: объятиям, сантиментам, милым пустякам жизни и преданной взаимной любви, ее единственной нерушимой основе. С мягкой иронией автор рассказывает о нескольких поколениях питерской интеллигенции, их трогательной заботе о «своем круге» и непременном культурном образовании детей, любви к литературе и музыке и неприятии хамства.
Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)