Свет в Коорди - [39]

Женский голос раздраженно переспросил. Тогда Каарел нашелся.

— Партию!.. — заорал он. — Партию дайте мне!..

Телефонистка все переспрашивала.

— Ну да, уком партии… — обрадованно, что нашлось настоящее слово, орал Маасалу. — Уком… Можно и дежурного…

Боясь дохнуть, сверлили его затылок взглядами Тааксалу и Семидор.

А Каарел, прирастая к трубке, кулаком рассекая воздух, кричал о нападении, о пожаре и выстрелах на Журавлином хуторе… Еще раз повторил кому-то другому, подошедшему…

— На машине выезжают… Через полчаса будут, — торжествующе сказал он, оборачиваясь к друзьям. — Ну… быстро.

В дверях Маасалу, спохватившись, оглянулся на инвалида, шагнул обратно, молча и деловито сгреб ружье.

Виллу, выпучив глаза, вцепился в него, забормотал, но тут Тааксалу локтем легонько отодвинул его на лавке и внушительно сказал:

— Сиди… Тут государственное дело… Патроны есть?..

Из кармана, вываливающегося из подкладки вислого пиджака, Виллу вынул патроны.

И снова — вскачь в темь, туда, к зареву… Держись, Пауль Рунге, держись, старина!

Приходилось ли доброй кобыле Хильде когда-нибудь скакать так, как в эту ночь?.. Хильде, наполовину принадлежавшей Маасалу, наполовину Семидору. Как-никак, эти два хозяина берегли ее, порой, случалось, ворчливо упрекали друг друга в нерадивости к ней. У них она раздобрела… А теперь к немилосердному железному понуканию одного согласно присоединялся визгливый, подзуживающий голос другого:

— Поддай жару ведьме!..

Искры летели от камней, попадавших под ноги Хильде.

Сумасшедшая была ночь…

Семидор потом много раз пересказывал эту историю. Увлекаясь, он показывал, как они, привязав Хильду в кустах, стали подползать к горевшему хутору. Там вокруг светло на километр, весь хутор виден как на ладони, до скворешника на березе… Горит скирда, горит хлев, уже угол дома занялся… Подползли близко по канаве к кустам, видят: за бревнами прячутся два человека с оружием в руках. Маасалу приложился, выстрелил. Заметались те двое, оглядываются, ничего не понимают. Маасалу еще выстрелил, а Тааксалу, заложив пальцы в рот, пронзительно засвистал… Те кинулись в поле, — трое их оказалось, — бегут пригибаясь, а один отстает заметно, прихрамывает, видно ранен… Пауль выскочил на двор с женой… Айно — подумать только — в горящий хлев кинулась, скот спасать, сумасшедшая совсем… Пауль за ней. Да где там, разве выведешь скотину из горящего хлева, — ни за что не выйдут. Только Анту, старый мерин, прах его побери, за Паулем вышел! В это время милиционеры подоспели. Куда, спрашивают, они побежали? Маасалу вместе с ними в облаву пошел. Тут еще народ стал сходиться из Коорди. Стали спасать что можно…

Люди встали в цепь от колодца до пожарища. Первой у колодца встала Айно, отпихнув кого-то локтем. Это было ее место — хозяйки Журавлиного хутора; она готова была отстаивать его до последнего снопа ржи, до последнего уголька.

Татрик проворно принимал от нее ведра; лицо у него было торжественное, словно он того и гляди скажет: «Вот когда мы поженились с Мари…»

Влился в цепь и угрюмоватый, нелюдимый, живший на отшибе Мейстерсон. Ну как не помочь честному человеку-хлеборобу в беде! «Вот сам попадешь в беду, и тебе никто не поможет…» — так он объяснил дома жене, не пускавшей его на пожар.

И Антс Лаури, и маленький, всегда такой незаметный Прийду Муруметс, живший на краю Змеиного болота, были здесь… Чорт бы побрал этих бандитов проклятых! Только человек от трудов своих выпрямляться стал, о полезных для всех делах заговорил, большое задумал, — свет в Коорди провести, — а его словно косой по ногам… Чорт бы их побрал!.. Подавай скорей, шевелись, шевелись, Прийду, не мешкай, спасем что можно!

Роози Рист встала в паре с Кристьяном; как это получилось — они и сами не разобрали. Самозабвенно работала Роози, передавая Кристьяну ведра, обильно плещущие спасительной водой. Спасти людей, которые решили вдвоем выстроить себе теплую крышу над головой, посеять хлеб, завести общую жизнь, семью — спасти, отстоять — о, как Роози это понимала!

Замыкающим стоял Кристьян. Принимая от Роози воду и могучими взмахами выливая ее на шипящие угли, он сшибал огонь, скашивал столбы едкого дыма. Молчанием своим, мерными своими движениями он как бы выражал согласие с мыслями Роози. Да, надо спасти человека, и спасем, если возьмемся дружно, зальем, затопчем огонь, поднимем дом снова, вознесем стены…

Всю эту живую цепь питал Семидор… Он безустали крутил и раскручивал ворот, весь мокрый от жаркого пота и холодной воды, взъерошенный, без шляпы. Все крутил и крутил… И победно бормотал, обращаясь не то к себе, не то к Паулю, затерявшемуся в сутолоке:

— Вот видишь… как хорошо, что воду открыли…

Над Журавлиным хутором встал легкий прозрачный предрассвет — тот миг, когда уж так светло, что землю можно увидеть до самого горизонта; само солнце еще не показалось, но уже ощущается близко, неминуемое, жданное, прекрасное. Вот-вот вспыхнут осиянные светом верхушки высочайших елей…

С восходом солнца все встало на свои места. В лесу вдали смолкли звуки погони и выстрелы. Осенний лес стал ярким, просвечивающим и радостным в своей багряно-желтой пестроте. Пожарище, такое грозное ночью, оказалось всего-навсего небольшим черным обгорелым пятном под несравненной глубины голубым небом. И не так уж страшен был вид выгоревшего хлева, ощетинившегося черными ребрами. Полуобгорелый омет, дымясь паром, еще живо напоминал о ночи. Но и его уже кто-то заботливо очесывал граблями — счищал черный пепел; уже раздавались утешительные голоса, что половина хлеба все же уцелела, вот только высушить, а там можно и в машину…