Свет молодого месяца - [48]

Любящая тебя сестра Мэри Гульд».

«24 ноября 1833 года.

Дорогой Хорейс!

Я, наверное, писала тебе о славной паре из Ирландии — младшем брате покойного мистера Джорджа Эббота и его жене, которые откликнулись на просьбу вдовы Эббот приехать и помочь ей. Энергичный мистер Ричард Эббот с хорошенькой женой Агнессой, прелестный ребенок Дебора и няня-ирландка. Все как будто складывалось хорошо для милой миссис Мэри Эббот, но бедняжку будто злой рок преследует. Месяц тому назад Агнесса Эббот умерла во время родов, оставив новорожденную Энни, а вчера няня-ирландка умерла, и Мэри Эббот осталась одна с двумя детьми, требующими заботы. Она совершенно одна, так как убитый горем молодой отец уехал работать в Дэриен. Но Мэри Эббот — женщина мужественная и, кажется, любит обеих ирландских девочек так же, как собственных двух. Дебора, та, которая постарше, особенно мила. Я ловлю себя на том, что езжу в Орандж-Гроув возможно чаще, чтобы поболтать с этой обаятельной крошкой. Ей четыре года, но она умненькая, как шестилетняя.

Наша сестричка Джейн, по-видимому, поселилась в Балтиморе насовсем. У нее дела идут успешно. Джеми, наш прелестный племянник, научился говорить, что ему два года, и заявляет об этом громогласно и часто. Я не пишу много о Джиме и Алисе. Что о них сказать? Она с трудом переносит здешнюю жизнь. Даже если я приношу ей розу из моего сада, когда она ее нюхает, обязательно выползет паук ей на руку или на шею, и дело кончается истерикой. Как бы я хотела, о, как бы я хотела, чтобы Джим мог увезти ее в Нью-Хейвен. Одному Богу известно, как папа, тетя Каролина и я скучали бы по ребенку, но Джим так стареет, — у него на висках волосы поседели, и его когда-то настоящая любовь к Алисе превратилась в нечто, не поддающееся определению. Все же, земля в Блэк-Бэнкс дает хорошие урожаи, и в финансовом отношении у нас все благополучно. Я заканчиваю, чтоб не написать такого, что я не хочу писать.

Твоя любящая сестра Мэри Гульд».

Письмо Мэри было обвинением более определенным, чем если бы она написала прямо. Хорейс скомкал письмо и бросил его в угол каюты, в раздражении на нее и на себя за то, что он теперь ясно определял, — эгоизм. Он это называл по-другому, но в действительности был эгоистом. Человек, который годами живет, сообразуясь только с собственными побуждениями, не может рассчитывать найти покой. Покой. Он сухо рассмеялся. Покой его никогда не интересовал. Он требовал жизни, все, что она может дать, собственной жизни, на которую он наложил бы собственный отпечаток. Он по-прежнему считал, что никогда не найдет этого на Сент-Саймонсе. Там его задушат лаской, любовью, семейным уютом и провинциализмом, и надежностью. Там нет возможности для человека поставить на карту свои способности, найти свое особое место. Дома он просто стал бы еще одним фермером, выращивающим хлопок, — но без своей земли. Конечно, он был нужен отцу. Мысль о том, что Мэри выполняет мужскую работу — его работу, — вызвала такой взрыв ненависти к себе самому, что он ногой швырнул стул, сбежал на нижнюю палубу «Принцессы», пробежал по сходням и отправился в ближайшую таверну на набережной Нового Орлеана.

«24 февраля 1835 года.

Дорогой Хорейс!

Угадай-ка! Джейн приехала домой навестить нас. Ей нравится преподавать в Балтиморе в такой же степени, как ей нравится бывать в местном обществе, но самая главная новость — она влюблена. Некий мистер Орвилль Ричардсон, который, как она утверждает, самый замечательный человек в мире. Папа так рад ее приезду, что он прямо-таки трогательно старается позабавить нас своими смешными выходками, как раньше. Я рассказала тебе приятные новости о Джейн (она собирается тебе написать, но ты не очень жди), а теперь я расскажу плохие новости. Неделю тому назад у нас ночью был небывалый мороз, минус восемь градусов! У бедного мистера Джона Каупера погибли его оливковые деревья, и, конечно, я сидела и смотрела как мои милые апельсиновые деревья замерзают и вянут. Они все погибли. Приезд Джейн — подарок судьбы, потому что гибель моих апельсиновых деревьев — это было почти как чья-то смерть. Я была просто безутешна. Мне и теперь тяжело, когда я одна и думаю о том, как мне хотелось бы видеть тебя, знать о тебе. Твое последнее письмо пришло шесть месяцев тому назад, и в нем почти ничего не было сказано. Похоже, что я сержусь? Джейн принесла мне чай и передает тебе привет.

Любящая тебя сестра Мэри Гульд».

Джейн. Хорейс улыбнулся, вспоминая хорошенькую младшую сестру. Джейн собирается написать ему, но, конечно, не напишет. Мэри он не видел пять лет, а она ему пишет так, как будто он по-прежнему участвует в жизни на Сент-Саймонсе. Джейн никогда бы этого не сделала. Она уважала свободу другого человека, потому что тоже выбрала для себя свободу. И все же Джейн была всего лишь его беспечная маленькая сестренка. Мэри была его другом, и впервые в жизни ему захотелось быть чьим-нибудь другом. Чьим? Мэри? Отца? Он откинулся на стуле и посмотрел в маленькое окошко на большой изгиб Миссисипи, который «Принцесса» обогнет через несколько часов. Те же пейзажи, опять та же старая набережная вдоль той же старой реки. Для пассажиров это романтика, для него — все привычно. У него отложено немного денег. Он может взяться за что-нибудь другое. Он прошелся по каюте и встал у окна. Новый Орлеан тоже теперь утратил новизну. Очарование Королевы исчезло. Впервые за много месяцев почувствовав одиночество, он постарался припомнить лицо Линды Тэтчер. Он припомнил его, но не совсем четко. Теперь она стала для него тем, чем была в действительности тогда — немолодой женщиной, которая хорошо относилась к глупому мальчику. Может быть, Линда, в конце концов, была его другом. Тогда это слово привело его в ярость, но последнее письмо Мэри заставило его признать, что ему хотелось бы быть чьим-нибудь другом. Даже наедине с самим собой ему было неловко вспоминать, как он хотел утешать Линду, заботиться о ней. Не было ли это стремлением придать себе значительность? Чем было вызвано его желание заботиться о Линде — любовью к ней или себялюбием?