Сверхновая. F&SF, 2007 № 39-40 - [13]

— Ты кому-нибудь показывал?

— Нет, я боялся.

— Чего же ты боялся?

— Я боялся, что его отберут. А я без него не могу, он стал для меня всем…

Так, вопрос за вопросом, выпытал я Борину тайну. По его словам, в детстве он жил с родителями на даче. Как- то раз, он играл с ребятами в пряталки и, чтобы лучше укрыться, залез в ящик со всякой рухлядью. Вот здесь, в ящике, набитом растрёпанными учебниками, сломанными ручками и огрызками карандашей, и нашел Боря этот шарик. Вначале он не обратил на него внимания, а просто взял как подбирают дети все блестящие и катающиеся предметы. Шарик долго валялся в карманах, потом попал в игрушки, вместе с игрушками переехал в Москву. Здесь Боря пробовал поменять его на солдатика, но его не взяли. С досады Боря забросил шарик в дальний ящик стола, где шарик провалялся еще два года.

При очередной разборке письменного стола Боря положил шарик на полку. В ту же ночь Боря проснулся от странного ощущения, к тому же сильно саднило глаза. Боря поворочался с боку на бок и случайно взглянул на полку. Там сияла холодная зеленая звезда. Это было так необычно, что Боря не сразу догадался, что это шарик, на который упал лунный луч. Из любопытства мальчик взял шарик и, конечно, посмотрел на свет. Картина, которую он увидел, была более расплывчатая, чем видел я, но все равно произвела сильное впечатление: на изумрудной равнине двигались неясные серые тени. С этого случая Боря и пристрастился к шарику. Он лежал у Бори под подушкой. Он ждал, пока все заснут, тихонько отодвигал занавеску и ловил шариком луч луны. Изумрудную равнину он больше не видел, зато часто повторялась одна и та же картина: крупные звёзды со всех сторон и мертвая тишина. Картина повторялась так часто, что Боря даже стал узнавать созвездия. Особенно ему запомнилась гирлянда из шести ярких звезд. Однажды мимо него на бешеной скорости пронеслось странное тело, имевшее вид пылающего облака. Тело пронеслось совершенно бесшумно, после него остался шлейф из разноцветных искорок. Иногда он как бы плавал в чернильной темноте, среди смутных очертаний предметов — ему казалось, что это живые существа.

Наступили ненастные дни. Луны уже не было, а в темноте шарик не светился. Не знаю почему, но Боря был уверен, что шарик показывает картинки только ночью. Он уже настолько привык к ночным видениям, что скучал без них, чувствовал пустоту жизни и заметно осунулся. Родители повели его к врачу. Здесь он имел неосторожность проболтаться о шарике. Шарик внимательно рассмотрели и ничего необычного не нашли, зато Борю, потом долго таскали по разным психиатрам и пичкали лекарствами, от которых он и в самом деле стал себя плохо чувствовать. К счастью, он догадался соврать, что все эти видения он просто нафантазировал и почерпнул из фантастических романов. Его оставили в покое, и теперь он смотрел шарик в глубокой тайне, тщательно скрывая и оберегая свою страсть. В это время он открыл, что от света лампы или фонаря шарик дает изображения менее яркие, чем при луне, зато более разнообразные. Он видел багровый шар, над которым вздымались рыжие языки; темные маслянистые волны океана, беспрестанно накатывавшиеся на берег, расплывчатый силуэт фосфоресцирующего гриба, который возникал из мрака, какие-то большие темные массы со слабо светящимися паутинками и многое другое. Так проходили месяцы и годы. Окружавшая жизнь перестала его интересовать. Он учился из-под палки, выполнял все дела кое-как, был рассеян, забывчив и несколько не от мира сего. Он стал нелюдимым, замкнутым и перестал чем-либо интересоваться. Шарик заполнил собой все. Еще только проснувшись утром, он уже мечтал о том дивном часе ночи, когда он направит луч фонарика на свой шарик. И весь день он ожидал этого мига. И лишь ночью он жил полнокровно и чувствовал всей душой — все остальное время было жалким прозябанием.

Только на первом курсе института он открыл, что шарик дает картины и при дневном свете, причём особенно чёткие и сильные изображения, если посмотреть сквозь него на солнце. От ночных видений эти картины отличались поразительной силой впечатления и тонкими нюансами душевного настроя от смутной тревоги до неистовой радости. Причем с течением времени изображение становилось все ощутимее, рельефнее, так что возникало желание потрогать предметы руками. Помимо города, который я видел, он часто парил над страной, усеянной плантациями пальм (деревья были посажены правильными рядами), над пустынями с какими-то странными сооружениями, похожими на гигантские блюдца; над бирюзовым океаном, гладь которого вспарывали какие-то гигантские животные; несколько раз он подолгу висел над площадкой, где стояли странные сооружения, напоминающие кастрюли без ручки; и уже в последние годы он стал часто снижаться над городом. Город ему представлялся в золотистом свете. Он плыл над загадочными куполообразными зданиями. Некоторые из них соединялись арками похожими на дуги мостов. Те самые площадки, которые удивили меня, оказались огромными сооружениями с плоской крышей. Некоторые из них занимали площадь не менее гектара. Боря как-то исхитрился рассчитать высоту полета и уже с помощью простейших геометрических правил вычислил длину и ширину прямоугольных сооружений. Конечно, эти расчеты он делал после видения в нормальном состоянии. С каждым разом он как бы снижался, скоро он летел на уровне куполов города, а потом опустился почти к его мостовым. Вот тогда-то он и заметил, что многие купольные здания имели письмена — иногда мелкие, но иногда огромные, в рост человека. То, что это были надписи, а не орнамент, Боря был совершенно уверен. Он даже убеждал меня, что надписи состояли из слов, т. е. обособленных групп знаков, более-менее ритмически повторявшихся. Внешне эти надписи имели вид переплетенных в разных сочетаниях шнурков с двойными и тройными узлами. Направление надписей было самое различное: иногда в строку (подобно нашей письменности), иногда по диагонали, но чаще всего по кругу или спирали.