Сверхновая. F&SF, 2004 № 37-38 - [18]

— Я думала, мы в семье договорились насчет секретов, — заметила она.

— У нас сегодня плохие новости, ребята, — помолчав, ответил ей папа. — Помните, мама ходила на медосмотр в клинику на прошлой неделе? Так вот, доктор сделал несколько анализов и сегодня утром позвонил нам с результатами.

— У мамы грипп? — предположил я.

Она улыбнулась и взяла меня за руку:

— Нет, солнышко. Боюсь, что у меня рак.

Нам не нужно было спрашивать маму, что это такое, или какой именно у нее рак, потому что нас заставляли затверживать наизусть все об этой болезни с того момента, как мы выросли достаточно, чтобы в одиночку выходить из дома. Миранда была поражена:

— Но, мам, ты же такая осторожная! Ты же всегда надеваешь шляпу и наносишь крем от загара.

— Я знаю, милая. Но, понимаешь, когда я была в твоем возрасте, мы не знали того, что мы знаем сейчас. Мы не понимали, как разрушается озоновый слой, как страшен ультрафиолет, и как может навредить солнце, если ты неосторожен. У меня несколько раз случались солнечные ожоги во время летних каникул, когда я была маленькой. А от этого как раз и бывает рак. Иногда, если в детстве сильно обгораешь на солнце, потом развивается рак кожи, особенно если кожа такая светлая, как у меня, и есть врожденная предрасположенность к болезни.

— Мама умрет? — спросил я.

В этот раз она ответила без улыбки:

— Я не знаю, дорогой. Нам остается только ждать.

Как мы с Мирандой узнали в течение следующей пары недель, проблема заключалась не в медицине, которая могла вылечить практически все. Обычно лечения генетически модифицированными бактериями было достаточно, чтобы остановить рак до стадии метастазы и даже после того, как болезнь начала распространяться, как было в мамином случае. А если это не помогало, в большинстве случаев успешное исцеление достигалось с помощью лазерной хирургии или трансплантации ткани. Нет, проблема была в деньгах. У родителей не было медицинской страховки. Мама всегда работала по договорам, полагаясь на отца. А тот лишился полиса, когда его уволили.

Миранда понимала это гораздо лучше меня. Иногда ночью я слышал, как она тихо плакала на верхней кровати, но стоило спросить, в чем дело, и она лишь сердито велела мне замолчать. Я был слишком мал, чтобы всерьез воспринимать смерть; по-прежнему верил, что все будет хорошо, и никак не мог связать внезапное похудение мамы с ее болезнью. Я не видел ничего ужасающе неестественного в том, что когда мы приходили вечером из школы, отец почти всегда храпел, развалившись на диване, во сне едва удерживая в руке трубку. На кофейном столике около него на горке тонких стружек лежал кубик черной липкой смолы. Иногда я пытался разбудить его, но ничего не получалось.

— Оставь его, — шептала Миранда. — Он пьяный.

— Папа не пьяный, — отвечал я. — Папа спит.

— Не будь глупым. Он пьян. Ты думаешь, почему он потерял работу?

— Потому что он не нравился своему начальнику, и они поссорились.

— Да нет же, идиот. Я слышала, как они с мамой говорили. Его уволили, потому что он пришел на работу пьяный. И именно поэтому он не может найти работу сейчас. Это из-за него у нас сейчас нет страховки. Это из-за него погибнет мама.

К тому времени Миранда почти ненавидела отца. Она практически не разговаривала с ним, разве что язвительно замечала, как уродливы его татуировки, как не смешны его шутки, и как сильно он растолстел, потеряв работу. Миранда взяла на себя обязанности няни для мамы, готовила ей чай, приносила маленькие ампулы эндорфина, которые выдавали в бесплатной клинике, и читала вслух столь любимые мамой викторианские романы. Она не позволяла отцу ни в чем помогать ей. Миранда молчала, чтобы мама не поняла, насколько она сердита на отца. Но когда он пытался помочь, сестра смотрела на него с такой бешеной ненавистью, что тот уходил в гостиную, курил и смотрел, как строится занавес вокруг Земли, просиживая так весь вечер, до глубокой ночи. Иногда я видел его там и по утрам.

После школы я ждал в кафе, пока Миранда закончит выполнять свои обязанности дежурной. Обычно, как только уходили все остальные, мы сразу же отправлялись домой, но однажды Миранда повела меня в другую сторону. Я шел за ней, не выходя из-под навесов и тентов, пока мы не достигли делового района, где улицы были перекрыты толстыми пластиковыми щитами, и можно было не укрываться от солнца, шагать по середине тротуара. Миранда отказывалась сказать, куда мы идем. Наконец, мы остановились у магазина в районе восточных шестидесятых улиц:

“Части тела: покупаем и продаем”

Сестра открыла дверь, и мы вошли в демонстрационный отдел, загроможденный всякой всячиной. Вдоль стен располагались ряды контейнеров-рефрижераторов, на холодных металлических поверхностях которых блестели капли конденсата, словно россыпи драгоценных камней. Полупрозрачные панели в стенках ящиков позволяли увидеть разные органы, части тела и таинственные биологические компоненты, содержавшиеся в каком-то консервирующем растворе. Прямо напротив двери за прилавком сидел толстый человек с глазами разного цвета. Он отложил свою газету и спросил:

— Чем я могу вам помочь, молодая леди? Вы пришли купить или продать?