Сверхновая американская фантастика, 1996 № 05-06 - [25]

Тут к моему крайнему замешательству я осознал, что обрушиваю кулаки на подушки офисного дивана, а по моим щекам текут крупные слезы.

Дакворс старался успокоить меня, и я заметил выражение решимости в его темных глазках, что не предвещало ничего хорошего любой самой неразрешимой проблеме. Несколько недель до него нельзя было дозвониться. Я пришел к убеждению, что он бросил меня под обстрелом на поле боя. Отчаявшись, я был уже на грани присоединения к группе сражающихся под знаменем взбитых сливок, когда раздался звонок.

— Срочно зайдите ко мне в лабораторию, — сказал Дакворс. Уйма уверенности звучала в его словах.

— Вы хотите сказать…

— Вашим мучениям пришел конец, — перебил он меня.

Я спотыкаясь несся на всех парах по накуренным коридорам, пока не ввалился в лабораторию Дакворса. Его взъерошенная голова была наклонена вперед, а взгляд вперялся в некое устройство, напоминавшее изогнутую детскую пустышку. Оно соединялось проводами с кассетным магнитофоном, лежащим на лабораторном столе.

— Что это за ерундовина? — спросил я.

— Не задавайте глупых вопросов. Просто поместите эту пустышку в рот так, чтобы она касалась языка.

Дакворс заботливо, словно начинающему родителю, показал мне, как брать эту штуку в рот, чтобы не задохнуться. Затем направился к холодильнику и вернулся с тарелкой.

— Я хотел бы, чтобы вы всё это съели, — твердо сказал он. — Пустышка, должно быть, создаст некоторые неудобства. Но, употребляя маленькими кусочками, вы справитесь.

— Баварский сметанный пирог? Пожалуйста, дружище, не будь таким бессердечным. Если бы ты только знал, чего мне стоило от него отказаться.

— Ешь, — скомандовал Дакворс безо всяких сантиментов.

Я отламывал маленькие кусочки и в обход пустышки проталкивал их в горло. Упоительность ощущения была почти непереносимой. Тут я заметил, что Дакворс включил свой магнитофон.

— Что это вы делаете? — промычал я, как из кресла дантиста.

— Записываю биопотенциалы ваших вкусовых рецепторов, — сказал он спокойно. — Эта уникальная пустышка — в действительности регистрирующий электрод. Он может также использоваться для стимуляции.

В моих глазах вспыхнула надежда.

— Дакворс! — вскричал я. — Вы воистину гений! Значит, записав таким образом биопотенциалы своих собственных нервных клеток, я могу прокрутить запись и стимулировать вкусовые рецепторы в нужной последовательности, когда бы ни возжелал насладиться? Самые изысканные радости обжорства можно будет получить, ни крошки не беря в рот?

— Именно так. И если мой анализ корректен, то метод сработает и для курения. Так что расслабьтесь и наслаждайтесь этим реальным массивом кондитерских изделий с кремом, пока у вас есть такая возможность.

Я так и сделал, и последняя в этой реальности чревоугодническая оргия показалась мне по-особому восхитительной. Когда все кончилось, я блаженно выдохнул, и тут меня осенила соблазнительная мысль.

— А можно сделать нечто подобное в области любви?

— Неблагодарный, — сказал Дакворс. — Не отвлекайтесь от ваших вкусовых бугорков.

И, сообразно этому замечанию, хотя и с некоторым внутренним сопротивлением, я так и сделал.

Тэд Вильямс УТКА МСЬЕ ВЕРГАЛАНА

>© Tad Williams. Monsieur Vergalant's Canard.

>F&SF, September 1995.

>Перевела Таисия Бланк

Он положил на стол полированную шкатулку розового дерева, подошел к каждому окну по очереди, плотно задергивая шторы, стараясь не оставить и щелочки. А когда развел огонь и поставил чайник на почерневшую плиту, то снова приблизился к столу. Открыв шкатулку, он замер — на лице его промелькнула улыбка. При свете свечи содержимое шкатулки мерцало и переливалось.

— Это был настоящий триумф, Генри, — сказал он громко. — Завтра весь Париж будет говорить об этом. Во всяком случае, лучшая его половина. Как жаль, что ты не мог видеть их лиц — публика была потрясена!

— Да, заинтриговать — это ты умеешь, — отозвался его брат. Отделяемый стенкой, его голос звучал приглушенно. — Какова же была реакция очаровательной графини? Той, чей портрет я видел.

Жерар нарочито небрежно рассмеялся.

— A-а, да, графиня Де Буи. Она смотрела во все глаза и была в таком восхищении, что захотела взять ее себе в дом. — Тут он снова рассмеялся. — Так прекрасна и так, вероятно, разочаруется. — Он потянулся к шкатулке и развязал бархатные тесемки. — Никому не позволю присвоить себе мою маленькую уточку.

С благоговением священника, совершающего причастие, Жерар Вергалан достал позолоченную металлическую утку и поставил ее прямо на стол. Прищурив глаза, он вынул платок из кармана хорошо сшитого, но слегка поношенного сюртука, смахнул пыль с перьев утки и потер ее сияющий клювик. С особенной тщательностью отполировал он стеклянные глаза, которые казались даже более настоящими, чем у натуральной птицы. Эта утка и в самом деле была на редкость красивой: чуть меньше натуральной величины, отточенная до мельчайших деталей и каждое перышко — произведение искусства.

Вергалан убрал носовой платок и подошел к тихо попыхивающему чайнику.

— Нет, тебе стоило посмотреть на них, Генри, — снова заговорил он. — Старый маркиз Гино поначалу и не верил — дряхлый недоумок. «В молодости я видел бронзовых соловьев Константинополя», — говорит и еще машет рукой, как будто это его утомляет. Ха! Держу пари, что в своей молодости он, пожалуй, видел, как они возводят висячие сады в Вавилоне.