Сверхдержава - [57]

Все эти сложные процессы вне человеческого понимания, но влияют на ход мыслей: провоцируют то меланхолию Шопенгауэра, то несокрушимый оптимизм Махатмы Ганди.

Однако предвестники взросления для большинства (за редким исключением) лишь искажают восприятие действительности, в то время как в комплексе проникают во всеобщие концепции, создают общества, управляют цивилизацией.

Мы изобрели термин «цивилизация», чтобы отделить себя от внушающих опасения варваров и чужаков, которым объявляем войны, независимо от того, представляют ли они реальную угрозу.

* * *

Ребекка Стромайер вышла из издательского дома пораньше, поймала сло-мо и сказала водителю следовать на Кафедральную площадь. В этот осенний день башни Кёльнского собора взмывали в небеса, чуть подёрнутые инеем.

Ребекка была готова к внезапному похолоданию. Она оделась во всё чёрное: шубка из искусственного меха, длинная юбка, сапожки. Волосы цвета крыла ворона и тёмные глаза дополняли облик. Викторианский стиль по прошествии двух столетий снова в моде. Красавица была почти уверена: мужчина, что ждёт в соборе, сочтёт её неотразимой.

Подходя к старинному зданию, пережившему бомбёжку около века назад, Ребекка столкнулась с двумя американскими туристами, только что вышедшими из здания железнодорожного вокзала, находящегося неподалёку. Рослые, массивные, броско одетые мужчины заговорили с ней, возможно, пленившись красотой.

— Красавица, ты, часом, не американка?

— Нет, я местная. Европейская еврейка.

— Не имеет значения. Может, поужинаешь с нами сегодня?

— Не смогу, к сожалению. Прошу прощения.

— Слушай, а не расскажешь парочке озадаченных янки, как вам пришло в голову построить такой прекрасный собор рядом с вокзалом?

— Собор всё-таки немного его опередил.

Американцы с явным сожалением глядели вослед Ребекке, идущей к главному фасаду величественного здания. Заходя в Кёльнский собор, она представляла их беседу: «Еврейка — и в христианский храм?»

Внутри толпились люди — туристы, местные, с младенцами в рюкзаках-кенгуру и детьми постарше, некоторые с двумя и больше. Кто-то в оцепенении замер, всматриваясь в лики святых, расположившихся в мрачных каменных нишах и на стропилах высоко над их головами. Одни покупали открытки и свечи, другие молились.

Ребекка подумала, что в соборе ничего не меняется многие века — и до, и после появления железной дороги картина одна и та же. Чуть поодаль, у алтаря, проходила служба. Девушка стала тихонько пробираться вперёд, изучая церковные скамьи в надежде обнаружить человека, с которым была назначена встреча.

И вот он оказался прямо перед ней. Ребекка не сразу узнала его из-за тёмных очков, надетых для конспирации.

— Бекки!

— Олдувай!

— Хорошо, что ты здесь!

— Боялась, ты не придёшь!

— Неплохая проповедь сегодня! Давай немного послушаем. Проповедник — друг твоего отца, насколько я знаю, так называемый «Чёрный Архиепископ», Джонс-Симмс. Увлекаюсь проповедями в последнее время.

Олдувай не стал рассказывать, что, после того как его сестра повесилась, расстался с Робертой Барган и жил в уединении на балтийском побережье. Там его настигла новость о самоубийстве отца.

Олдувай и Ребекка задумывались о своей духовной жизни. Ребекка взялась редактировать текст небольшой книги Олдувая «Кого мы называем отцом?», которая взволновала её сердце. Из-за этого они и встретились. У бокового нефа Кёльнского собора Олдувай рискнул взять её за руку — нежную и гибкую. Крупный мужчина и стройная женщина устроились на скамейке, прижавшись друг к другу. Архиепископ отсутствовал на кафедре. Он был под алтарём, на нижней ступеньке, и беседовал людьми. Говорили о войне и отсутствии гармонии в мире.

— Пятая населения земного шара потребляет восемьдесят пять процентов природных ресурсов. Невероятная жадность! Мы всю жизнь попусту растрачиваем энергию. Война — самый яркий пример расточительства. Грядущие поколения, естественно, осудят нападение на маленькую нацию Тайбару — пусть не по соображениям морали, но из-за грабительского расходования ресурсов и нарушения экологии. Пути назад нет — планета начинает мстить нам.

— Грустно сознавать: нам, цивилизованным существам, всё это известно, — тихо произнёс Олдувай.

— С первого раза не понимаем, нужно повторять! И даже церковь говорит об этом…

— А те, кто рассуждает, ничего не делают. Помимо моего отца. Вот его лишили субсидий.

— Поверь, я оценила его труд. И ты писал об этом. Хотела бы я испытывать к кому-то такие же чувства, как ты к отцу. Ведь ты любишь его?

— Просто очень уважаю его. Абсолютно разные вещи. Люблю-то я тебя.

Олдувай обнял Ребекку и поцеловал.

Человек, сидящий сзади на скамейке, нагнулся и хлопнул его по плечу:

— Нашли место! В храме Божьем!

— Бог бы мне позавидовал, — ответил Олдувай.

Выйдя из собора, они направились к железнодорожной станции, где поцелуи не запрещались.

— Ненавидел я отца. Но он был прав, пусть и общаться с ним было невозможно. Я сколотил состояние, исполняя музыку, — денег у меня намного больше, чем нужно. Стоило моей сестре Жози покончить с собой, я стал задумываться, что делать дальше и как распорядиться деньгами.

— Прибыль от выпуска песни?