Свеча горела - [20]

В их лицах было что-то адское,

Их цвет был светло-фиолетов.

Он свел ее с их губ и лацканов,

С их блюдечек и физиономий,

Но, сделав их на миг мулатскими,

Не сделал ни на миг знакомей.

В ту ночь я жил в Москве и в частности

Не ждал известий от бесценной,

Когда порыв зарниц негаснущих

Прибил к стене мне эту сцену.

1921

12. Осень

(Пять стихотворений)

* * *

С тех дней стал над недрами парка сдвигаться

Суровый, листву леденивший октябрь.

Зарями ковался конец навигации,

Спирало гортань и ломило в локтях.

Не стало туманов. Забыли про пасмурность.

Часами смеркалось. Сквозь все вечера

Открылся, в жару, в лихорадке и насморке,

Больной горизонт – и дворы озирал.

И стынула кровь. Но, казалось, не стынут

Пруды, и – казалось – с последних погод

Не движутся дни, и, казалося – вынут

Из мира прозрачный, как звук, небосвод.

И стало видать так далёко, так трудно

Дышать, и так больно глядеть, и такой

Покой разлился, и настолько безлюдный,

Настолько беспамятно звонкий покой!

1916

* * *

Потели стекла двери на балкон.

Их заслонял заметно зимний фикус.

Сиял графин. С недопитым глотком

Вставали вы, веселая навыказ, –

Смеркалась даль, – спокойная на вид, –

И дуло в щели, – праведница ликом, –

И день сгорал, давно остановив

Часы и кровь, в мучительно великом

Просторе долго, без конца горев

На остриях скворешниц и дерев,

В осколках тонких ледяных пластинок,

По пустырям и на ковре в гостиной.

1916

* * *

Но и им суждено было выцвесть,

И на лете – налет фиолетовый,

И у туч, громогласных до этого, –

Фистула и надтреснутый присвист.

Облака над заплаканным флоксом,

Обволакивав даль, перетрафили.

Цветники как холодные кафли.

Город кашляет школой и коксом.

Редко брызжет восток бирюзою.

Парников изразцы, словно в заморозки,

Застывают, и ясен, как мрамор,

Воздух рощ и, как зов, беспризорен.

Я скажу до свиданья стихам, моя мания,

Я назначил вам встречу со мною в романе.

Как всегда, далеки от пародий,

Мы окажемся рядом в природе.

1917

* * *

Весна была просто тобой,

И лето – с грехом пополам.

Но осень, но этот позор голубой

Обоев, и войлок, и хлам!

Разбитую клячу ведут на махан,

И ноздри с коротким дыханьем

Заслушались мокрой ромашки и мха,

А то и конины в духане.

В прозрачность заплаканных дней целиком

Губами и глаз полыханьем

Впиваешься, как в помутнелый флакон

С невыдохшимися духами.

Не спорить, а спать. Не оспаривать,

А спать. Не распахивать наспех

Окна, где в беспамятных заревах

Июль, разгораясь, как яспис,

Расплавливал стекла и спаривал

Тех самых пунцовых стрекоз,

Которые нынче на брачных

Брусах – мертвей и прозрачней

Осыпавшихся папирос.

Как в сумерки сонно и зябко

Окошко! Сухой купорос.

На донышке склянки – козявка

И гильзы задохшихся ос.

Как с севера дует! Как щупло

Нахохлилась стужа! О вихрь,

Общупай все глуби и дупла,

Найди мою песню в живых!

1917

* * *

Здесь прошелся загадки таинственный ноготь.

– Поздно, высплюсь, чем свет перечту и пойму.

А пока не разбудят, любимую трогать

Так, как мне, не дано никому.

Как я трогал тебя! Даже губ моих медью

Трогал так, как трагедией трогают зал.

Поцелуй был как лето. Он медлил и медлил,

Лишь потом разражалась гроза.

Пил, как птицы. Тянул до потери сознанья.

Звезды долго горлом текут в пищевод,

Соловьи же заводят глаза с содроганьем,

Осушая по капле ночной небосвод.

1918

Стихи разных лет

Смешанные ст и хот ворения

Борису Пильняку

Иль я не знаю, что, в потемки тычась,

Вовек не вышла б к свету темнота,

И я – урод, и счастье сотен тысяч

Не ближе мне пустого счастья ста?

И разве я не мерюсь пятилеткой,

Не падаю, не подымаюсь с ней?

Но как мне быть с моей грудною клеткой

И с тем, что всякой косности косней?

Напрасно в дни великого совета,

Где высшей страсти отданы места,

Оставлена вакансия поэта:

Она опасна, если не пуста.

1931

Анне Ахматовой

Мне кажется, я подберу слова,

Похожие на вашу первозданность.

А ошибусь, – мне это трын-трава,

Я все равно с ошибкой не расстанусь.

Я слышу мокрых кровель говорок,

Торцовых плит заглохшие эклоги.

Какой-то город, явный с первых строк,

Растет и отдается в каждом слоге.

Кругом весна, но за город нельзя.

Еще строга заказчица скупая.

Глаза шитьем за лампою слезя,

Горит заря, спины не разгибая.

Вдыхая дали ладожскую гладь,

Спешит к воде, смиряя сил упадок.

С таких гулянок ничего не взять.

Каналы пахнут затхлостью укладок.

По ним ныряет, как пустой орех,

Горячий ветер и колышет веки

Ветвей, и звезд, и фонарей, и вех,

И с моста вдаль глядящей белошвейки.

Бывает глаз по-разному остер,

По-разному бывает образ точен.

Но самой страшной крепости раствор –

Ночная даль под взглядом белой ночи.

Таким я вижу облик ваш и взгляд.

Он мне внушен не тем столбом из соли,

Которым вы пять лет тому назад

Испуг оглядки к рифме прикололи,

Но, исходив от ваших первых книг,

Где крепли прозы пристальной крупицы,

Он и во всех, как искры проводник,

Событья былью заставляет биться.

М‹арине› Ц‹ветаевой›

Ты вправе, вывернув карман,

Сказать: ищите, ройтесь, шарьте.

Мне все равно, чем сыр туман.

Любая быль – как утро в марте.

Деревья в мягких армяках

Стоят в грунту из гуммигута,

Хотя ветвям наверняка

Невмоготу среди закута.

Роса бросает ветки в дрожь,

Струясь, как шерсть на мериносе.

Роса бежит, тряся, как еж,

Сухой копной у переносья.

Мне всё равно, чей разговор

Ловлю, плывущий ниоткуда.