Свеча горела - [11]

До коих пор? Какой

Тропой идти в депо?

Сажают пассажиров,

Дают звонок, свистят,

Чтоб копоть послужила

Пустыней миг спустя.

Базары, озаренья

Ночных эспри и мглы,

А днем, в сухой спирее

Вопль полдня и пилы.

Идешь, и с запасных

Доносится, как всхнык,

И начали стираться

Клохтанья и матрацы.

Я с ними не знаком.

Я послан богом мучить

Себя, родных и тех,

Которых мучить грех.

«Мой сорт», кефир, менадо.

Чтоб разрыдаться, мне

Не так уж много надо, –

Довольно мух в окне.

Охлынет поле зренья,

С салфетки набежит,

От поросенка в хрене,

Как с полусонной ржи.

Чтоб разрыдаться, мне

По край, чтоб из редакций

Тянуло табачком

И падал жар ничком.

Чтоб щелкали с кольца

Клесты по канцеляриям

И тучи в огурцах

С отчаянья стрелялись.

Чтоб полдень осязал

Сквозь сон: в обед трясутся

По звону квизисан

Столы в пустых присутствиях,

И на лоб по жаре

Сочились сквозь малинник,

Где – блеск оранжерей,

Где – белый корпус клиники.

Я с ними не знаком.

Я послан богом мучить

Себя, родных и тех,

Которых мучить грех.

Возможно ль? Этот полдень

Сейчас, южней губернией,

Не сир, не бос, не голоден

Блаженствует, соперник?

Вот этот, душный, лишний,

Вокзальный вор, валандала,

Следит с соседских вишен

За вышиваньем ангела?

Синеет морем точек,

И, низясь, тень без косточек

Бросает, горсть за горстью

Измученной сорочке?

Возможно ль? Те вот ивы –

Их гонят с рельс шлагбаумами –

Бегут в объятья дива,

Обращены на взбалмошность?

Перенесутся за ночь,

С крыльца вдохнут эссенции

И бросятся хозяйничать

Порывом полотенец?

Увидят тень орешника

На каменном фундаменте?

Узнают день, сгоревший

С восхода на свиданьи?

Зачем тоску упрямить,

Перебирая мелочи?

Нам изменяет память,

И гонит с рельсов стрелочник.

У себя дома

Жар на семи холмах,

Голуби в тлелом сенце.

С солнца спадает чалма:

Время менять полотенце

(Мокнет на днище ведра)

И намотать на купол.

В городе – говор мембран,

Шарканье клумб и кукол.

Надо гардину зашить:

Ходит, шагает масоном.

Как усыпительно – жить!

Как целоваться – бессонно!

Грязный, гремучий, в постель

Падает город с дороги.

Нынче за долгую степь

Веет впервые здоровьем.

Черных имен духоты

Не исчерпать.

Звезды, плацкарты, мосты,

Спать!

Елене

Я и непечатным

Словом не побрезговал бы,

Да на ком искать нам?

Не на ком и не с кого нам.

Разве просит арум

У болота милостыни?

Ночи дышат даром

Тропиками гнилостными.

Будешь – думал, чаял –

Ты с того утра виднеться,

Век в душе качаясь

Лилиею, праведница!

Луг дружил с замашкой

Фауста, что ли, Гамлета ли,

Обегал ромашкой,

Стебли по ногам летали.

Или еле-еле,

Как сквозь сон овеивая

Жемчуг ожерелья

На плече Офелиином.

Ночью бредил хутор:

Спать мешали перистые

Тучи. Дождик кутал

Ниву тихой переступью

Осторожных капель.

Юность в счастье плавала, как

В тихом детском храпе

Наспанная наволока.

Думал, – Трои б век ей,

Горьких губ изгиб целуя:

Были дивны веки

Царственные, гипсовые.

Милый, мертвый фартук

И висок пульсирующий.

Спи, царица Спарты,

Рано еще, сыро еще.

Горе не на шутку

Разыгралось, навеселе.

Одному с ним жутко.

Сбесится, – управиться ли?

Плачь, шепнуло. Гложет?

Жжет? Такую ж на щеку ей!

Пусть судьба положит –

Матерью ли, мачехой ли.

Как у них

Лицо лазури пышет над лицом

Недышащей любимицы реки.

Подымется, шелохнется ли сом, –

Оглушены. Не слышат. Далеки.

Очам в снопах, как кровлям, тяжело.

Как угли, блещут оба очага.

Лицо лазури пышет над челом

Недышащей подруги в бочагах,

Недышащей питомицы осок.

То ветер смех люцерны вдоль высот,

Как поцелуй воздушный, пронесет,

То, княженикой с топи угощен,

Ползет и губы пачкает хвощом

И треплет речку веткой по щеке,

То киснет и хмелеет в тростнике.

У окуня ли ёкнут плавники, –

Бездонный день – огромен и пунцов.

Поднос Шелони – черен и свинцов.

Не свесть концов и не поднять руки…

Лицо лазури пышет над лицом

Недышащей любимицы реки.

Лето

Тянулось в жажде к хоботкам

И бабочкам и пятнам,

Обоим память оботкав

Медовым, майным, мятным.

Не ход часов, но звон цепов

С восхода до захода

Вонзался в воздух сном шипов,

Заворожив погоду.

Бывало – нагулявшись всласть,

Закат сдавал цикадам

И звездам и деревьям власть

Над кухнею и садом.

Не тени, – балки месяц клал,

А то бывал в отлучке,

И тихо, тихо ночь текла

Трусцой, от тучки к тучке.

Скорей со сна, чем с крыш; скорей

Забывчивый, чем робкий,

Топтался дождик у дверей,

И пахло винной пробкой.

Так пахла пыль. Так пах бурьян.

И, если разобраться,

Так пахли прописи дворян

О равенстве и братстве.

Вводили земство в волостях,

С другими – вы, не так ли?

Дни висли, в кислице блестя,

И винной пробкой пахли.

Гроза, моментальная навек

А затем прощалось лето

С полустанком. Снявши шапку,

Сто слепящих фотографий

Ночью снял на память гром.

Меркла кисть сирени. В это

Время он, нарвав охапку

Молний, с поля ими трафил

Озарить управский дом.

И когда по кровле зданья

Разлилась волна злорадства

И, как уголь по рисунку,

Грянул ливень всем плетнем,

Стал мигать обвал сознанья:

Вот, казалось, озарятся

Даже те углы рассудка,

Где теперь светло, как днем!

Послесловье

«Любимая, – жуть! Когда любит поэт…»

Любимая, – жуть! Когда любит поэт,

Влюбляется бог неприкаянный.

И хаос опять выползает на свет,

Как во времена ископаемых.

Глаза ему тонны туманов слезят.

Он застлан. Он кажется мамонтом.

Он вышел из моды. Он знает – нельзя:

Прошли времена и – безграмотно.

Он видит, как свадьбы справляют вокруг.