Свартхевди - северянин - [23]

Проходя через полянку, по которой мы топтались с Квистом, я остановился поправить несколько потяжелевший мешок: рыба в нем весила не так и много, но вот меч и фляги добавили несколько фунтов. Когда же снял мешок, чтобы перевязать привязанные к нему секиру и щит — глаза зацепились за странный предмет, выглядывающий из-под сбитой нашими ногами лесной подстилки. Крест с набалдашником и какой-то купол рядышком — слишком правильные очертания для ветки или корня заставили остановиться на этих предметах мой взгляд.

Я осторожно потянул предмет на себя — рукоять меча! Лезвие совершенно сгнило, а вот рукоять целая, надо же…

И не купол рядом, а череп. Старый, явно не один десяток лет тут лежит. Я пошевелил рукой чуть ниже: а вот и грудная клетка, на костях которой еще сохранились почти полностью сожранные ржавчиной остатки кольчуги. И цепочка, похоже, золотая?

Я осторожно потянул за нее, и извлек на свет какую-то висюльку. Обтер ее рукавом — на моей ладони лежал амулет в форме листа неизвестного мне дерева, выполненный с великим искусством.

Определенно, настолько красивых вещей я в руках еще не держал: с потрясающей детализацией неведомый мастер изобразил каждую жилку и каждый зубчик листочка, и если не обращать внимание на твердость и холодную тяжесть металла, то листик можно было бы принять за настоящий. У меня не поднялась рука положить находку обратно. Да и ни к чему, думаю, воину на том свете украшения. Вот меч — другое дело, пускай от него и осталась лишь рукоять.

Оружие воину всегда к месту.

— Мир праху твоему, путник, — обратился я к останкам со всей вежливостью — Прости, что потревожил твой сон, не держи зла!

Нехорошо тревожить покой мертвых, они могут и обидеться, поэтому я не поленился срезать добрый кусок дерна, и наскоро накрыть прах покойного, раз уж нет времени вырыть ему могилу или сжечь останки, в уплату за вещицу, взятую у него.

Закинув амулет в карман, я, наконец, пристроил снаряжение на спине так, как надо, и, подняв слегу, снова двинулся в уже начинающие меня утомлять топи. До заката еще далеко, и я смогу пройти еще немало, жаль, ночевать придется в болоте.

Находка мне понравилась сильно, хоть я всегда был равнодушен к украшениям и драгоценным безделушкам. Но хорошо ли я поступил, забрав ее у покойника? Вроде попросил, а вроде и украл… Сомнения меня одолевают: ведь не сам я сразил этого бедолагу, и не воинская то добыча — значит вор. Хотя, что-то мне подсказывает, не зря я это сделал…

Нет, конечно, брага забвения, которой потчуют людей в Хелльхейме или Валхалле избавит умершего от дум о земной жизни, но мало ли? Вдруг на кого не подействует?

А то слыхал я, про вернувшихся с того света, дабы покарать осквернителей могил, слыхал. Да что уж там, историю Дольфа Жадного я и сам помню, хоть и мелкий был тогда, годков пять или шесть мне было, когда тот за неуемное свое хапужество жизнью расплатился.

Дольф, батя рассказывал, уж слишком скаредный был. Нет, бережливость — достойное качество правильного карла, но про Дольфа говорили — «за ломаный гвоздь удавится». На том и погорел, когда он с парой дренгов в дольмен старый полез, что в лесу обнаружили, когда за водой для лагеря ходили. Посмотрели: ничего особенного, батя рассказывал, не нашли — кости, да одежка истлевшая, да мелочь разная, ну, что в могилу небогатому человеку обычно кладут, а Дольф вот, возьми да и позарься на оружие покойника, и посмеялся еще, дикарь, дескать, нищий, ничего с тебя не взять… Монет думал найти еще, или украшений — так и останки переворошил! Да и какое оружие было — молот там был, вполне себе обычный, сталь вроде бы неплохая, разве что. Рукоять рассыпалась в труху, один боек от молота остался, да оковка.

Даже дренги, на что уж молодые, посовестились мертвого так обирать, весело и с прибаутками, а Дольф — хозяйственный, забрал боек, не погнушался.

Неприятности у него начались уже вскоре. Боек-то ему Магнус перековал в кинжал — железо там оказалось вовсе не неплохое, а просто превосходное, кузнец наш долго восхищался, просил продать ему. Тщился все секрет разгадать, как сплав такой сделать, предлагал любой меч своей работы в обмен — без толку. А Дольф все хвастался, кинжалом тем на спор гвозди резал, скобы рубил, серебра по весу ему за кинжал тот предлагали — не брал. Тем временем, у Жадного здоровье стало хромать. Хильда его смотрела не раз, одну болячку вылечит — так другая вскочит, все в толк взять не могла, в чем дело: и отварами поила, и заговоры читала…

А толку то рану перевязывать, если железо в ней еще торчит? Это потом уже, когда Дольф сыграл в погребальный костер, и она про оружие покойника узнала — ей понятно все стало: сам то мертвец придти не мог, сквозь освященные силой Асов стены борга ему не прорваться, но лазейку сам Дольф оставил, вот и тянула могила оскверненная жизнь из него.

В общем, промаялся он осень да зиму, а как по весне дружина в поход ушла — сгинул. На первой же ночевке на берегу, когда ему вторую варту (с полуночи и до рассвета) стоять выпало, так его холодного по утру и нашли. Напарник его, при этом, ничего не заметил! А Дольф-то дохлый уже. Седой, как лунь, глаза из орбит вылезли, и шея синяя, да кинжала нет на поясе, а больше ничего не пропало. И следов вокруг дольфовой засидки никаких. Напарник его получил сперва, конечно, по первое число, как и полагается уснувшему на страже (не дело ведь это — одного дозорного нечисть давит, а второй в это время клювом щелкает или сопит во все отверстия), но Торвальд подтвердил, что нет вины его, ибо почуял старый колдун силу немервого. Так что, не успели задавить бедолагу — ведь за сон на посту в походе полагается виноватого через строй хирда прогнать (а уж бить его там каждый будет в силу своего разумения, бывало, что пострадавшие от небрежения караульного, ждали его в конце, с острым железом).