— Что ж ты, Гер, его в курятнике-то держишь? Ему же простор требуется, такой птице. Кто же жрать в такой тесноте будет? Ты бы стал?
— Крыло у него заживает. Снова поломать может, если выпустить.
— Связать крылья-то, да и все, вот и не поломает.
Это была идея. Герасим даже улыбнулся.
— Слушай, — сказал он Шамбарову, — ты когда это… — Он звонко щелкнул себя по кадыку. — У тебя мысли светлыи-и, тебе надо каждый день это по маленькой, как минимум, Эйнштейном сделаесся али там Кулибиным.
Шамбаров, довольный, гыкнул, что-то пробурчал. Они прикинули, чем бы лучше связать лебедю крылья. Веревкой нельзя — резать будет. Решили: куском сетки. Герасим сбегал на подволоку. Поковырялся там среди старых, вышедших из строя снастей. Капрон не годится, решил он, больно жесткая нитка, выбрал дырявую пинагорью сетку из обычной бечевы, примерил, какой нужен кусок, отрезал.
Из этого куска они сделали своего рода рубашку, которая плотно прижала крылья к туловищу. Сверху Герасим сшил «рубашку» капроновой ниткой. Получилось, кажется, неплохо. Лебедя после этого поднял на руки и перенес на середку повети. Поставил рядом с кучей клеверного сена. Тот сначала, как обычно, присел, затем вдруг приподнялся, сделал несколько тяжелых, переваливающихся шагов и присел снова, но голову на этот раз не втянул, так и остался сидеть с вытянутой шеей. Герасима это обрадовало: все же лебедь немного ожил. А Шамбаров, заметив перемену в настроении у приятеля, хлопнул в ладоши, засуетился и предложил:
— Гера, продолжим, а, за первые шаги…
Миску с едой вынули из курятника и приставили поближе к виновнику торжества.
Когда сели опять за стол и Виктор опорожнил в стопке остатки «малька», Герасим склонил голову и произнес то, что наболело, что надо было когда-то кому-то высказать.
— Ты понимаешь, какое дело, это ведь я его…
Шамбаров, еще не сообразив, о чем речь, занимался привычным делом: придвинул поближе стопку, нарезал новый огурец, наколол кусок на вилку, но глянув на приятеля, замер.
— Чего эт?
— Ну поранил-то его, я и есть.
— К-ха, когда успел?
— Да еще до того, как ты его увидел. Стрелил по стае, его, видно, и зацепил. Стая улетела к теплу, он не смог. Вот и весь сказ.
Шамбаров взбрыкнул головой, предположил:
— А мот и не ты, откуль знать. Ты ж не видел, попал не попал.
— Да я, кто еще, — тихо сказал Балясников, — из-за меня он…
Шамбаров понял: успокаивать бесполезно и сказал первое, что пришло в голову:
— Вообще-то, Гера, за это по головке не погладят, штраф, как минимум… Если ты, конечно, всем звонить про это будешь.
Герасим тяжело взглотнул, будто справился с чем-то крепко и громоздко сидевшим в горле.
— А и отвечу, Витя, что сделаешь… Сам виноват, никто дробовку мне к плечу не прикладывал… Сам все… — Он горько поморщился. — Вылечить бы его только да на крыло поставить. С души бы камень. Пусть летит на все четыре… со своими…
Было ясно: Герасиму тошно. Надо было его расшевелить, что ли… Виктор схватил стопку, чокнул ее о приятелеву, тряхнул головой, раскинул какую мог широкую улыбку.
— Да ла-а, че ты, Герка! Вот хандреж надумал! Делов-то: в дичь пальнул! Не охотник, что ли!
Но Герасим расшевеливался слабо.
Разговор, как Виктор ни старался, толком не получался. Ну что делать? Шамбаров засобирался домой. Перед уходом решил заскочить на поветь, по делу. Там за нею, дальше по проходу, был туалет.
Герасим услышал за стеной крики, шум и выскочил из кухни.
— Уйди, зараза! — кричал Шамбаров. — Отстань ты, ну!
Он стоял на проходе, прижавшись спиной к стене. Перед ним в боевой стойке вытянулся лебедь. Тело его было напряжено, голова задрана на прямой шее вперед и вверх. Шамбаров держал в руках сапог и отмахивался голенищем.
— Счас, подожди, — крикнул Герасим. Он открыл дверь на кухню, нащупал рукой выключатель и выключил на повети свет. — Теперь смывайся!
Шамбарова не надо было упрашивать. Вылетел на кухню, как оглашенный, захлопнул за собой дверь.
— Во дает зверюга! Во дает! Два раза клюнул. Чуть глаза не выстегнул! — Он был бледен, глаза сверкали.
Герасим прижал к животу руки, перегнулся через них и хохотал, что есть моченьки.
— А как… как получилось-то? — спрашивал он сквозь смех.
— Как да как! — разъяснял с растопыренными глазами Шамбаров. — Когда вперед шел, вижу разлегся у прохода. Отойди, говорю, мешаешь, мол, и ногой его маленько отодвинул. А он кэ-ак набросится, змей, — Виктор растопырил пальцы, сделав из них хищные когти, чтобы нагляднее продемонстрировать, какой опасности он подвергался, — два раза клюнул!
— А куда, ку-куда он тебя? — Балясников форменным образом зашелся в хохоте. Вот-вот упадет на пол и закатается.
— Один раз в живот, подпрыгнул — и в живот, представляешь? А еще куда — не скажу, неудобно. Но больно, змей, знат куда клевать.
Герасим в безудержном хохоте, весь содрогаясь, еле доплелся до стула, плюхнулся.
— А, а сапог-от, Витя, когда успел сдернуть?
— Когда приспичит, Гер, не только сапог сдернешь, а и чего другое…
Кое-как просмеявшись, Балясников стал провожать приятеля. Не удержался от подначки.
— Ты, Витя, в туалет-то сходил бы все же.
Шамбаров вздрогнул и сказал со всей серьезностью:
