Свадьба Зейна. Сезон паломничества на Север. Бендер-шах - [94]

— Мир должен идти вперед, а не назад. Не сомневаюсь, что ты понимаешь это, как никто другой. Махджуб уже сыграл свою роль. Теперь мы выполняем миссию, предназначенную нам.

Я вспомнил при этих словах, что Ат-Турейфи не только племянник Махджуба, сын его сестры, но и его зять.

— Махджуб и его компания, — сказал он, — думают, что им принадлежит божественное право власти. Они забыли, что город изменился. Вад Хамид уже не тот, что был тридцать лет назад. Пришли новые поколения и с ними новые запросы. В прежние времена, если появлялся на реке пароход, люди собирались под большой пальмой и смотрели на него, как на чудо. Теперь времена другие.

Я вспомнил, как он, тогда еще мальчишка, разливал нам воду в гостиной Махджуба. Он выполнял эту традиционную обязанность небрежно, не говорил, как другие мальчики, «слушаюсь». Он заставлял чувствовать, что вы сами должны себя обслуживать. Кто знает, может быть, уже в раннем возрасте он понимал, что если один человек старше другого годами, то это еще ничего не значит? Школьные учителя говорили, что это хитрый, двуличный ученик, который постоянно подбивает других на шалость или непослушание, а сам всегда выходит сухим из воды. Он набедокурит, а наказывают другого. Словно такая роль уготована ему самой судьбой.

В те дни, когда справляли свадьбу Зейна, Махджуб поручил ему обеспечить кормом ослов, на которых приехали гости. Ему же больше хотелось снабжать вином любителей выпить. Когда Махджуб заметил, что ослы остались без корма, люди пошли искать Ат-Турейфи и обнаружили, что он пьет вино вместе с пьяницами. Махджуб накричал на него и влепил пощечину. Однако Ат-Турейфи не смолчал. Он крикнул Махджубу: «Ты что о себе думаешь?» — и покинул свадьбу.

Уже с малых лет он делал то, чего не полагалось делать. Так, он закидывал ногу на ногу в присутствии людей старше его, громко зевал, когда почтенный Вад аш-Шаиб рассказывал свои истории, вмешивался в разговор взрослых и откровенно высказывал свое мнение, постоянно противоречил людям, годившимся ему в отцы, называя их взгляды нелепыми и глупыми. Все единогласно решили, что от пария не будет никакого проку. Махджуб бывало говорил его отцу при встречах: «Да избавит нас господь от гнусностей твоего сына Ат-Турейфи».

Несмотря на это, Ат-Турейфи постоянно изумлял людей своим превосходством и отличным исполнением той работы, которую сам выбирал. История Вад Хамида знает за ним героические поступки, не получившие, однако, должной оценки, ибо, едва сделав доброе дело, он перечеркивал его результаты, совершая что-нибудь такое, что люди считают постыдным. Его словно не интересовало, сочтут его поступок хорошим или дурным. Люди не знали, как к нему относиться, и смотрели на него со смешанным чувством восхищения и опаски.

Ат-Турейфи продолжал:

— Людям нужен лидер, который сознает свою роль. Махджуб же вел себя, как шейх кочевых арабов. Шума много, а дела пет. Я знаю, Махджуб твой близкий друг, но это правда.

Я вспомнил, что во время большого наводнения, вызванного разливом Нила, он спас едва не утонувшую Амуну Бинт Ат-Том. Он не спал целую ночь, плавая между островом и берегом реки: здесь освободит привязанную кем-то корову, там соорудит запруду, в третьем месте поднимет оказавшиеся в воде вещи или протянет руку помощи человеку, молящему о спасении. Утром, когда люди, опомнившись, начали все вместе бороться с наводнением, он спал у себя дома. Они стали говорить, подсчитывая тех, кто пришел, и тех, кто отсутствовал:

— Глядите, каков Ат-Турейфи, сын Бакри. В такой день, когда все люди работают, он знай себе дрыхнет дома.

Амуна Бинт Ат-Том рассказала им, как было дело. Но они отказались ей верить. Саид Накормивший Женщин говорил, когда они собирались вместе:

— Клянусь истинной верой, Ат-Турейфи — прекрасный человек, а вы — слепцы.

Вад аш-Шаиб саркастически усмехался вместе с другими и говорил:

— Накормивший Женщин делает рекламу сыну Бакри. Этот несчастный и сорвиголова сошлись друг с другом.

Несмотря на все это, в один прекрасный день они собрались под большой акацией в центре городка и избрали Ат-Турейфи своим вождем.

Сейчас Ат-Турейфи продолжал свою речь:

— Родство и дружба не имеют никакого значения. Все дело в принципах.

Я спросил его:

— А какие у тебя принципы?

Он ответил, как мне показалось, заносчиво; впрочем, я мог и ошибиться:

— Мои принципы в том, чтобы освободить этот город из тенет отсталости и косности. Нужно идти в ногу с цивилизацией. Наш век — век науки и техники. — Потом, вызывающе посмотрев на меня, он спросил: — А как относишься ты к тому, что сейчас происходит?

Я засмеялся. Его разозлил мой смех, и он, как мне показалось, с еще большей надменностью сказал:

— Это дело серьезное, таким не шутят. Ну, какую позицию ты занимаешь?

Мне так хотелось поддразнить его, немножко над ним поиздеваться, но я сдержался и ничего не ответил. Вероятно, он не знал причин, заставлявших меня относиться к нему с особого рода симпатией. Ведь он — сын Марьям и мог быть моим сыном, если бы мой дед не сказал тогда «нет». Марьям встала на сторону своего брата, выступив против сына, покинула дом и поселилась у Махджуба, хотя Ат-Турейфи был ее первенцем, которого она очень любила и которым гордилась. После этого она уже с ним не виделась. А когда наступил месяц имшир, она умерла, и мы ее похоронили ранним вечером, перед заходом солнца. Скорбной была эта картина. Я никогда не видел мужчины, который плакал так, как плакал Ат-Турейфи. Мы втроем — Вад ар-Равваси, Абдель-Хафиз и я — удерживали его силой, чтобы он не прыгнул в могилу вслед за матерью. Несчастный. Он тоже способен страдать. Человек, как бы далеко ни завело его честолюбие, всегда остается сыном женщины. Возможно, Ат-Турейфи увидел, как эти мысли отразились на моем лице. Он внезапно выпрямился, потушил зажатую в руке сигарету и заерзал на стуле. Потом тихо вздохнул и, потупившись, стал рассматривать землю. Я спросил его как можно мягче: