Свадьба Зейна. Сезон паломничества на Север. Бендер-шах - [73]

У нее, по ее словам, было пять братьев, и она была единственной девочкой в семье. Она лгала даже по пустякам. Возвращаясь домой, она рассказывала по меньшей мере странные истории о том, что с ней случилось в этот день, и о людях, с которыми она встречалась. Нельзя было верить ни одному ее слову. Меня нисколько не удивляло, что у нее не было близких людей. Она была как Шахразада в лохмотьях. Стоило ей захотеть, она могла обворожить кого угодно. Когда она бывала в подобном настроении, вокруг нее собиралось кольцо восторженных поклонников.

Внутреннее чутье подсказывало мне, что она вовсе не испытывает ко мне того брезгливого отвращения, которое всячески выставляет напоказ. Когда мы оказывались в одной компании, она украдкой следила за каждым моим шагом, за каждым моим словам, и стоило мне подойти к какой-нибудь девушке, как она тут же завязывала с ней ссору и не скупилась на оскорбления. Она вела себя цинично и на словах и на деле — лгала, воровала, заводила все новых и новых любовников. Но случилось непредвиденное — вопреки своей воле я полюбил ее. Никакие доводы рассудка не помогали, и я решил: пусть будет что будет. Если я сторонился ее, она всячески искала моего внимания, а когда я начинал ее искать, бежала от меня. Однажды я взял себя в руки и две недели старательно избегал ее, обходил стороной все те места, где она обычно бывала, и, если меня приглашали на вечеринку, принимал приглашение лишь тогда, когда твердо знал, что не встречусь там с ней. Тогда она явилась ко мне сама. Поздно вечером в субботу, когда у меня была Энн Химменд, она буквально ворвалась в мою квартиру. Как она буйствовала! Ругала и оскорбляла Энн Химменд, бросалась на нее с кулаками. Но и этим дело не ограничилось. Энн Химменд ушла вся в слезах, она встала передо мной как злой дух из преисподней, и в глазах ее был дразнящий вызов, пробудивший в моем сердце жгучую страсть. Я молчал. Молчала и она. И так же молча сбросила с себя одежду. Меня пожирало палящее пламя. Я шагнул к ней, дрожа всем телом, но она указала на дорогую вазу, стоявшую на полке, и сказала: „Отдай мне ее — и получишь меня“. Если бы в тот миг она попросила взамен мою жизнь, я бы не раздумывая согласился. И я утвердительно кивнул. Она взяла вазу и с силой бросила ее на пол, а потом начала каблуками топтать осколки, пока они не превратились в порошок. Затем она указала на редкую арабскую рукопись, лежащую на столе: „Отдай мне“. В горле у меня пересохло. Я умирал от жажды. Мне был необходим хотя бы глоток ледяной воды. Я снова кивнул. Она схватила древнюю рукопись, рвала ее, совала клочки себе в рот, жевала их и выплевывала. Словно она рвала на части и грызла мою печень, но для меня это не имело ровно никакого значения, из моей груди не вырвалось даже вздоха. Затем она указала на персидский молитвенный коврик. Мне его подарила миссис Робинсон, когда я уезжал из Каира. И я очень им дорожил. Она сказала: „Отдай мне его — и получишь меня“. Я заколебался и взглянул на нее. Она стояла передо мной выпрямившись, напряженная как струна, ее глаза сверкали лихорадочным блеском, а губы манили, как запретный плод. И я снова кивнул. Она взяла коврик, бросила его в пылающий камин и с наслаждением смотрела, как он горит, а на ее лице играли отблески пламени.

Она завладела всем моим существом, и я готов был следовать за ней до самых врат ада. Я обнял ее и наклонился, чтобы поцеловать, и вдруг она резко ударила меня коленом в пах. В глазах у меня потемнело от боли, а когда я пришел в себя, она исчезла.

Я преследовал ее три года, мои жаждущие караваны блуждали по пустыне страсти, устремляясь к манящим зыбким миражам. И вот пришел день, когда она сказала: „Ты упрям, как дикий буйвол. Я больше не могу, я устала от твоих преследований, мне надоело бегать от тебя. Женись на мне, и дело с концом“. И я женился па ней. Мы зарегистрировали наш брак в гражданском порядке. На церемонии бракосочетания присутствовали только свидетели — ее подруга и один мой приятель. Во время регистрации она вдруг с чувством произнесла: „Я, Джейн Уинфрид Моррис, беру этого человека, Мустафу Саида Османа, в мужья и клянусь, что буду верна ему в бедности и в богатстве, в здоровье и в болезни“ — и вдруг неожиданно разрыдалась и долго не могла успокоиться. Я был не просто удивлен, а поражен таким взрывом чувств. Чиновник даже перестал писать и сказал ей мягко: „Ну что вы, не надо так волноваться. Я вас понимаю. Но потерпите еще немножко, сейчас все будет кончено“. Она продолжала всхлипывать, а когда регистрация закончилась, вновь разразилась рыданиями. Чиновник встал, ласково погладил ее по плечу, а потом пожал мне руку и сказал: „Ваша жена плачет от полноты счастья. Можете мне поверить, уж я-то знаю. Невесты нередко плачут, хотя мне еще не приходилось видеть, чтобы плакали так сильно. Видимо, она вас любит по-настоящему. Берегите ее, заботьтесь о ней. Я уверен, вы будете счастливы!“

Слезы то и дело навертывались ей на глаза, пока мы не вышли на улицу. И тут она разом преобразилась — слез как не бывало. Теперь она принялась хохотать. И, захлебываясь от смеха, сказала: „Ну и комедия“.