Суворов и Потемкин - [32]
Еще не прибыв к 6-й Владимирской дивизии, Суворов уже начинает тяготиться «праздностью» и мечтает о новом трудном деле. В своих «Психиатрических этюдах из истории» известный дореволюционный ученый П. И. Ковалевский высказал интересные суждения о характере полководца. «Суворов жил идеей и для идеи! Всю свою жизнь отдавал военной службе и войскам. В военное время и в походах Суворов не знает усталости и утомления. Ни непогоды, ни невзгоды для него не существовали. Он был всегда счастлив, доволен и прекрасно настроен. Хуже бывало в мирное время. Не было дела, не было живого захватывающего интереса. Суворов томился, Суворов скучал, хандрил и капризничал» [40].
Сохранилась в отрывках переписка Суворова со Степаном Матвеевичем Кузнецовым, управляющим московским домом полководца в 80-ые годы. Эта переписка часть семейного архива Суворова, хранившегося в Кончанском, дошла до нас в отрывках благодаря историку-любителю Н. Рыбкину [41]. Служивший управляющим имения в Кончанском на Новгородчине, Рыбкин получил у наследников Суворова разрешение ознакомиться с архивом и в 1874 г. опубликовал большие выдержки из него. Рыбкин отобрал письма «Матвеичу» (как звал своего управляющего Суворов) за 1784—1786 гг. И на хозяйственном поприще Суворов проявил себя человек сведущим, рачительным хозяином, строгим, но справедливым.
«Ундольские крестьяне не чадолюбивы и недавно в малых детях терпели жалостный убыток. Это от собственного небрежения, а не от посещения Божия, ибо Бог злу невиновен,— пишет он своим крестьянам.— В оспе ребят от простуды не укрывали, двери и окошки оставляли полые и надлежащим их не питали, и хотя небрежных отцов должно сечь нещадно в мирском кругу, а мужья — те с их женами управятся сами. Но сего наказания мало; понеже сие есть человекоубийство... Порочный, корыстолюбивый постой проезжих главною тому причиною, ибо в таком случае пекутся о постояльцах, а детей не блюдут... А потому имеющим в кори и оспе детей отнюдь не пускать приезжающих, и где эта несчастная болезнь окажется, то с этим домом все сообщения пресечь, ибо той болезни прилипчивее нет». Один из самых последовательных и оригинальных гигиенистов своего времени, сторонник народной медицины, Суворов, как и его начальник Потемкин, придерживался правила, суть которого заключалась в том, что болезнь легче предупредить, нежели лечить. Так и в своих имениях он требовал от старост и всего мира, чтобы больных детей в людные места не водили, в церковь не носили, чтобы родители ухаживали за ними, особенно остерегаясь простудить.
Рыбкин отмечает, что помещик Суворов задолго до героя пушкинского романа в стихах — Евгения Онегина — перевел своих крестьян с барщины на оброк. А ведь даже полвека спустя (во времена Пушкина) эта перемена, существенно облегчавшая жизнь крепостных крестьян, считалась среди многих помещиков опасным нововведением, чуть ли не «фармазонством».
Мы, воспитанные на обличительной литературе, плохо представляем себе подлинную жизнь России второй половины XVIII в., судим о ней, как о сплошном и беспросветном царстве произвола, крепостничества, поголовной жестокости помещиков по отношению к своим крестьянам. Этот односторонний взгляд опровергается и мемуарной литературой (смотри, например, «Записки» княгини Е. Р. Дашковой), и письмами того же Суворова. «Лень рождается от изобилия,— начинает Суворов наставление крестьянам села Ундол — одного из самых обширных своих имений, расположенного под Владимиром.— Так и здесь оная произошла издавна от излишества земли и от самых легких господских оброков. В привычку вошло пахать землю без навоза, от чего земля вырождается и из года в год приносит плоды хуже». Генерал-поручик требует от своих крестьян заняться разведением скота, чтобы восстановить плодородие земли. «Самим же вам лучше быть пока без мяса, но с хлебом и молоком»,— наставляет он крепостных, запрещая им резать скот. В самом конце письма следует поразительное свидетельство как об уровне жизни суворовских крестьян, так и об отношениях, существовавших между барином и миром. «У крестьянина Михайла Иванова одна корова! Следовало бы старосту и весь мир оштрафовать за то, что допустили они Михаилу Иванова дожить до одной коровы,— сетует строгий барин на бедственное состояние многодетного крестьянина.— На сей раз в первые и последние прощается. Купить Иванову другую корову из оброчных моих денег. Сие делаю не в потворство и объявляю, чтобы впредь на то же никому не надеяться. Богатых и исправных крестьян и крестьян скудных различать и первым пособлять в податях и работах беднякам. Особливо почитать таких, у кого много малолетних детей. Того ради Михаиле Иванову сверх коровы купить еще из моих денег шапку в рубль». Зная по опыту командования войсками, как много зависит от толкового управления людьми, Суворов заключает письмо словами о перемене старосты. «Ближайший повод к лени — это безначалие. Староста здесь год был только одним нарядником и потворщиком. Ныне быть старосте на три года Роману Васильеву и вступить ему в эту должность с нового года. Ежели будет исправен, то его правление продлится паче, ежели в его правление крестьяне разбогатеют; а паче того, ежели из некоторых выгонит лень и учинит к работе и размножению скота и лошадей радельными, то в работах ему будет помощь от мира».
