Суворов - [5]

С максимальной отдачей полководец использовал слово как могучую духовную силу, как знамя русское, ведущее в бой его «чудо-богатырей». «На походе, встретясь с басурманами, их бить!.. Поспешность, терпение, строй, храбрость, сильная, дальняя погоня!» Это не поэма, а самая передовая по тактике диспозиция сражения, за которое Александр Васильевич получил титул «граф Рымникский».

Вот не менее поэтичное письмо «любезной Суворочке» — дочери в Смольный институт — из Кинбурнского ада: «У нас все были драки сильнее, нежели вы деретесь за волосы; а как вправду потанцевали, то я с балета вышел — в боку пушечная картечь, в левой руке от пули дырочка, да подо мною лошади мордочку отстрелили: насилу часов чрез восемь отпустили с театра». Но чтобы девочка не волновалась — пишет, будто уже оправился от ран и объезжал Днепровский лиман верхом: «Как же весело на Черном море, на Лимане! Везде поют лебеди, утки, кулики… Прости, мой друг Наташа; я чаю, ты знаешь, что мне моя матушка Государыня пожаловала Андреевскую ленту “За Веру и Верность”. Вот каков твой папенька за доброе сердце!»

И тут же, дабы потомки не слишком умилялись — язвительный отзыв о военных, которые «купались в чаю, пока мы купались в крови!». Полные сарказма стихи и эпиграммы Суворова поражают точностью образов. Вот весь, как на ладони, князь Потемкин:

«Одной рукой он в шахматы играет,

Другой рукою он народы покоряет,

Одной ногой разит он друга и врага,

Другою топчет он вселенны берега».

В архиве полководца целая груда «всеподданнейших» обращений к власть имущим — и тут же: «Вы знаете меня, унижу ль я себя? Лучше голова долой, нежели что ни есть утратить моей чести». «На что мое достоинство поручать зависимости? Искусство не может терпеть порабощения». Искусство! Вот как он смотрел на командование войсками, насмехаясь над «бедными академиками», пытающимися рассматривать войну как науку.

В личных письмах и записках — резкий разрыв между невозможностью «ползать» и жаждой продвижения, которое одно лишь могло дать поле деятельности гиганту военного искусства: «Дайте волю быстроте разлива моего духа, благомудро исправьте шлюз… Истинно не могу утолить пожара в душе моей»! Но: «Я ползать не могу, вались хоть Вавилон». Императору из ссылки: «Повергая себя к освященнейшим стопам». Тогда же другу: «Я тот же, дух не потерял. Обманет меня всякий в своем интересе, надобна кому моя последняя рубашка, ему ее отдам, останусь нагой. Чрез то еще не мал».

Сердечная благодарность Господу за победы и правительству за награды — и «Miscelania моя», заметки для себя: «Без денег, без мызы и саду, без экипажа и ливреи, без банкета… без друзей и без гласа — никому не равен, желать ли мне быть равным? Какая новая суета — мне неведома! Без имения я получил имя свое. Судите — никому не равен». Ирония, игра смыслами? Да. Но и спокойная мудрость военачальника, не потерпевшего ни одного поражения благодаря чистой совести, острому уму и полководческому дару, мастера, уверенного в своем искусстве.

Искусстве — и человечности, той добродетели, без которой, как был уверен Суворов, «нет ни славы, ни чести». «Ваша кисть изобразит черты лица моего — они видны; но внутреннее человечество мое скрыто, — говорил полководец художнику, писавшему его портрет. — Итак, скажу вам, что я проливал кровь ручьями. Содрогаюсь. Но люблю моего ближнего; во всю жизнь мою никого не сделал несчастным; ни одного приговора на смертную казнь не подписывал; ни одно насекомое не погибло от руки моей».

Как же так? — Спросят читатели, наслышанные о свирепых казнях и расправах, которые великий полководец якобы устраивал и внутри страны, при подавлении восстания Пугачева, и вовне ее, во время польских восстаний. Прочитав эту книгу, вы увидите, что слово Суворова — правда, а то, что написали о нем не столь совестливые историки — ложь. Ни один человек не был убит по его приказу, ни один не погиб от его действий иначе, чем в бою, ни один не был чрезмерно жестоко наказан Александром Васильевичем за всю его долгую и бурную жизнь.

Понимаю, в это сложно поверить, имея даже приблизительное представление о нравах XVIII века. Мало кто в те жестокие времена мог возвыситься до подлинно христианской добродетели. Для этого требовалась незамутненная вера и великая сила духа, как, например, у святого адмирала Федора Ушакова. Но ведь история Руси знает таких подвижников и в более грозные времена: вспомним хотя бы святого князя Александра Невского, любившего и прощавшего самых страшных врагов…[1]. Следует учесть и то, что о нравах Века Просвещения мы знаем в основном по нравам Запада, где Британия разбогатела на продаже рабов, Франция прославилась гильотиной, а в Швейцарии до конца столетия сжигали ведьм. Между тем, не подписав ни одного смертного приговора, Суворов не только говорил правду: он не отличался от других генералов Российской империи, в которой с его детства и до кончины смертная казнь была исключена как уголовное наказание[2].

Мы с вами много раз убедимся, насколько слово Суворова точно и емко выражает величие его дел и его личности. Через все его подвиги — до конца. На могиле Александра Васильевича в Александро-Невской лавре написаны по его воле три слова: «Здесь лежит Суворов». Лучше о нем не скажешь!