Суть времени, 2013 № 14 - [28]

И, наконец, кто наиболее жестко, обоснованно проклял тогдашний Запад? Подчеркиваю, тогдашний классический буржуазный Запад. Который был лишен нынешних постмодернистских отвратительных черт. Достоевский. Именно он предугадал неизбежность появления извращенных черт. И проклял Запад так, как никто другой.

Все это прекрасно понимали и досоветские либералы, и советская власть. Которая по этой причине относилась к автору с восторженной настороженностью. Тем более что автор, ни разу, между прочим, не прокляв жертвенных наших революционеров, занимал отчетливо имперскую позицию, дружил с завзятыми «охранителями», а их советская власть называла реакционерами.

Интерпретировать творчество Достоевского в западническо-либеральном ключе, создать образ Достоевского, созвучный сердцу нашего современного фанатичного западника — можно только изолгавшись до предела, расплевавшись со всяческой литературоведческой, культурологической и идеологической добросовестностью. Между прочим, слово «добросовестность» на русском, опасном для наших западников языке имеет совсем не тот смысл, который сходные слова имеют в языках иностранных. То есть прямой смысл тот же. Согласно этому смыслу добросовестность есть профессиональная честность. Но проклятие русского языка в том, что он дополняет этот (и так ненавидимый нашими западниками) смысл — смыслом другим, уже совсем «возмутительным». Причем тут «добро» и «совесть»? Зачем в чисто профессиональные, знаете ли, игры втягивать эти посторонние материи?

Карл Поппер осуждал Маркса — за что? За то, что он втянул в науку ценности. Что в Марксе так восхитило русских? Именно это и восхитило! Потому что русские так устроены. И переделать их невозможно. Точнее, переделку надо начать с языка. Чем, кстати, и занимаются. Главное в этом русском устройстве — неприятие определенных фундаментальных дифференциаций. Нет для русских просто «истины», в которой не было бы добра и красоты. И нет для русских красоты, в которой не было бы истины и добра. Для того чтобы сказать, что «красота спасет мир», надо быть русским писателем. Гонкуры так сказать не могут. Потому что красота принципиально не имеет права спасать. Она должна удовлетворять эстетическое чувство, и все.

Впрочем, подробная разработка этой важнейшей темы уведет нас слишком далеко. Нам всего лишь надо установить, что русские писатели вообще и Достоевский в особенности — это не писатели, а учителя жизни. Их так и воспринимали — как пророков своего времени. Да и они себя так воспринимали. Кстати, это касается не только писателей, а и деятелей культуры вообще. Кто-нибудь на Западе мог сказать, что «театр — это кафедра»? Причем тут кафедра? Я напоминаю читателю эти не раз проговоренные вещи только для того, чтобы сформулировать тезис, имеющий принципиальнейшее значение: фанатичный западник-либерал того разлива, который мы рассматриваем, НЕ МОЖЕТ НЕ СТРЕМИТЬСЯ К УНИЧТОЖЕНИЮ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ. Или ее порабощению, что то же самое. Он может быть учителем литературы или даже литературоведом, но он обращается с русской литературой, как эсэсовец с узниками Освенцима. Он даже может «запасть» на отдельную заключенную в концлагерной робе и начать с нею крутить роман. Но он эсэсовец, и это главное. Уничтожение и порабощение русской литературы есть часть операции по уничтожению и порабощению России как таковой. Уничтожение — это третирование, поношение, расправа. Порабощение — это переиначивание, произвольная интерпретация, наведение чудовищных хвалебных напраслин.

Настоящими мастерами уничтожения и порабощения являются постмодернисты. Поэтому уничтожитель и поработитель русской литературы не может не быть постмодернистом. А поскольку русофобия тоже может быть русской — и это очень важно понять — то русский русофоб — это особая категория. Ведь Быков русофобствует на русском языке и, разрушая русскую культурную матрицу, — он разрушает свою культурную матрицу. В результате образуется невероятно ядовитая смесь, превращающая русского русофобствующего литературоведа в особый вирус. Возможно, имеющий всемирно-историческое — а точнее, антиисторическое — значение. Выводят ли этот вирус для какого-то зловещего всемирно-исторического использования, или он тут сформировался случайно и для местных целей — в любом случае явление это весьма масштабно. И это вирус, конечно же, идеологический. То есть речь идет о войне идей в полном смысле слова.

Рассмотрим, как конкретно это осуществляется. Ибо без конкретики наша модель не обладает нужными качествами. То есть не позволяет выявлять конкретные «проказы» данного вируса и оказывать им надлежащее сопротивление. Сопротивление — оно ведь не в том, чтобы охаять Быкова или все сообщество, частью которого он является. А в том, чтобы точнее понять самих себя, то «устройство», которое пытаются изжить. Поняв же, укрепить это устройство. Сделать его основой сопротивления, значимого и для нас, и для мира.

Вот Д. Быков говорит в лекции о Достоевском — той, о которой уже была речь в предыдущей статье, — про «черноземную» природу Карамазовых (читай — русского народа), в которой