Существование и открытие красоты - [3]

Стоило в потоке моей речи выплыть «Запискам у изголовья», как сразу повеяло ароматом «Гэндзи-моногатари». Такова, видимо, их судьба — быть всегда вместе. Автор «Гэндзи» Мурасаки Сикибу (точные даты рождения и смерти неизвестны, но принято считать годами ее жизни 978—1014) и Сэй Сёнагон — таланты, никем не превзойденные ни в прошлом, ни в настоящем. Судьба предназначила им жить в одну эпоху, которая позволила раскрыться их таланту в полной мере. Это счастье, что им выпало жить в благодатное для них время. Родись они пятьюдесятью годами раньше или пятьюдесятью годами позже, пожалуй, не было бы ни «Записок», ни «Гэндзи» и литературный дар этих женщин не смог бы раскрыться и столь щедро расцвести. Это очевидно, и это страшно. Размышляя о «Гэндзи» или о «Записках», я всегда с ужасом думаю: «А что, если бы это случилось!»

Японские моногатари, поднявшись до «Гэндзи», достигли высшей точки. Японские «военные повести», поднявшись до «Хэйкэ-моногатари» (1201–1221), достигли высшей точки. «Рассказы о бренном мире» достигли вершины у Ихара Сайкаку (1642–1693), а хайку — в поэзии Мацуо Басё (1644–1694). В живописи сумиэ вершиной оказался Сэссю (1420–1506). Живопись школ Товарая Сотацу (период Момояма, последняя половина XVI — начало XVII в.) и Огата Корин (период Гэнроку, вторая половина XVII в.) достигла вершины в картинах Сотацу. Это был предел. И какое имеет значение, были у них подражатели и последователи, родились ли их наследники и преемники? Возможно, я слишком заостряю мысль. Во всяком случае, как один из писателей, и поныне здравствующих, я должен признаться, что мысль эта давно уже преследует меня. Я пытаюсь понять, является ли наша эпоха, в которую я живу, благоприятной для художников и писателей, и, думая, что время определяет судьбу писателя, размышляю о собственной судьбе.

Я пишу главным образом романы, но не уверен, что это наиболее соответствующая нашему веку форма, и не подходит ли эпоха романа к концу? Не подходит ли к концу эпоха самой литературы? Я испытываю сомнение, когда читаю современные западные романы. Прошло уже около ста лет, как Япония стала ввозить европейскую литературу, но не только не достигла хотя бы приблизительно высоты Мурасаки периода Хэйан или Басё периода Гэнроку, но, скорее, идет по нисходящей. Может быть, она подходит к тому пределу, после которого начинается подъем, и, может быть, появятся новые Мурасаки и Басё? О большем и мечтать не приходится. После Мэйдзи (1868), когда началось приобщение к современной цивилизации, произошел быстрый взлет, появились интересные писатели. Но они должны были отдавать свои юношеские годы и силы изучению и освоению западной литературы. Полжизни ушло на просвещение, и потому многие так и не достигли совершенства в собственных произведениях, написанных в духе японской или восточной литературы. Так мне кажется. Они были жертвами эпохи и были далеки от Басё, который сказал: «Без неизменного нет основы; без изменчивого нет обновления». Басё выпало счастье жить в эпоху, благоприятную для его таланта. У него было много верных учеников. Они уважали и любили его. Он был признан всеми и почитаем. И все же он мог написать такие слова в путевых заметках «По тропинкам Севера»: «Я умру в пути. Такова воля Неба». А во время последнего путешествия — такие хайку:

О, этот долгий путь.

Сгущается сумрак осенний,

И — ни души кругом.

Осени поздней пора.

Я в одиночестве думаю:

«А как живет мой сосед?»

Во время этого же путешествия он сложил и свое предсмертное стихотворение:

В пути я занемог.

И все бежит, кружит мой сон

По выжженным полям.[1]

Здесь, на Гавайях, я главным образом занимался чтением «Гэндзи-моногатари» и «Записок у изголовья». И именно здесь впервые ощутил разницу между ними и был поражен этим. Может быть, причина в моем преклонном возрасте. Я как-то особенно остро чувствую, и вряд ли это чувство теперь уже исчезнет, что по глубине, богатству, широте, величию, как, впрочем, и по строгости мысли, Мурасаки Сикибу намного превосходит Сэй Сёнагон.

Возможно, это понимали уже давно и давно говорили об этом, но для меня это было открытием, откровением. Если попытаться одним словом выразить разницу между ними: у Мурасаки Сикибу японская душа, которая передалась Басё, а у Сэй Сёнагон — лишь одна сторона этой души. Конечно, когда пытаешься выразить мысль одним словом, она не убеждает, может вызвать возражение или несогласие. Что поделаешь, люди вправе не соглашаться. Я по собственному опыту знаю, как с течением времени меняются мнения о писателях прошлого и настоящего и о собственных вещах. Иногда эти перемены поражают, иногда еле заметны. Литературный критик, который через всю жизнь пронес одни и те же взгляды, или велик, или глуп. Может быть, пройдет время, и я поставлю Сэй Сёнагон рядом с Мурасаки Сикибу. В молодости я читал «Гэндзи» и «Записки у изголовья», просто они попались мне на глаза, и, естественно, не мог оценить их по достоинству. Когда, прочитав «Гэндзи», я перешел к «Запискам», то был потрясен. «Записки» легки, изящны, экспрессивны, блистательны — захватывают дух. Поток ощущений свежих, острых, свободных. Смелость неожиданных ассоциаций поразила меня. По мнению некоторых критиков, на моем стиле отразились скорее «Записки», чем «Гэндзи». Рэнга (нанизанные строфы) и хайкай поздних веков также больше перекликаются с «Записками», чем с «Гэндзи». И все же писатели учились на «Гэндзи», а не на «Записках».