Супердиверсант Сталина. И один в поле воин - [49]

По всей Украине на улицы вышли десятки отрядов, они громили полицейские участки и комендатуры, вешали гестаповцев и эсэсовцев. Рушились подорванные мосты, взрывались цистерны с бензином на станциях. Заранее устроенные снайперы отстреливали немецких офицеров и начальников. Пожары на складах множились с каждым часом – полыхало по всей Украине.

Ни один состав не смог добраться до пункта назначения, все отправились «в кувырок». На аэродромах под Киевом горели десятки и десятки самолетов, а когда оккупанты, наконец, организовались и на дороги вышли первые колонны грузовиков с солдатами и танки, на них накинулась партизанская авиация.

Краснозвездные «Мессершмитты» расстреливали машины, как в 41-м, словно устраивая дежавю, вот только под очередями «мессеров» гибли уже не бойцы РККА.

Под шумок отпирались двери тюрем и ворота концлагерей – эмоциональный подъем был настолько велик, что заключенные рвали своих мучителей голыми руками, а уж когда отбирали оружие, то усмирить их было невозможно.

По всему Киеву и Ровно, по всей Украине убивали немецких офицеров, всяких бургомистров и прихвостней из местных. Бывало, что прежние хозяева квартир, занятых «завоевателями», выбирались из подвалов, куда были согнаны, и расправлялись с «постояльцами».

Было похоже на то, как если бы к карте Украины кто-то поднес спичку снизу – вот на Ровенщине затемнело пятнышко, почернело, потянулся дымок… и вспыхнул огонек, живо поедая бумагу, испещренную буковками – «Житомир», «Умань», «Киев»…

Только в реале горела не карта, полыхала всамделишная Украина.

Первыми дрогнули румыны. Сдаваться было некому, поскольку враг оставался невидим, и «мамалыжники» стали разбегаться. Дезертирство приняло такой размах, что уже никакая дисциплина, никакие наказания не могли затормозить процесс распада.

Немецкие власти визжали в телефоны, требуя у Берлина немедленной поддержки в подавлении «бунта унтерменшей», а в столице рейха настаивали на «временных и локальных трудностях».

Однако, когда счет убитых оккупантов пошел на десятки тысяч, настала пора вмешаться.

Восемь дивизий были сняты с фронта, чтобы подавить восстание в тылу. Это-то и было целью операции «Меркурий» – оттянуть с передовой немецкие части да связать их боем, чтобы они подольше на фронте не показывались, ослабить линию обороны фрицев – и облегчить жизнь Красной Армии.

Из записок П. А. Судоплатова:

«…Серов арестовал Кост-Левицкого, являвшегося одно время главой бывшей независимой Украинской Народной Республики. Хрущев незамедлительно сообщил об этом аресте Сталину, подчеркивая свои заслуги в деле нейтрализации потенциального премьера украинского правительства в изгнании. Кост-Левицкого этапировали из Львова в Москву и заключили в тюрьму. К тому времени ему было уже за восемьдесят, и арест этого старого человека сильно повредил нашему престижу в глазах украинской интеллигенции.

Когда мне приказали дать оценку того, насколько важно задержание Кост-Левицкого в Москве, я в своем докладе Берии, который затем был послан Молотову, подчеркнул, что задержание это ни с какой точки зрения не оправдано. Напротив, следует предоставить Галиции специальный статус, чтобы нейтрализовать широко распространенную антисоветскую пропаганду, и необходимо немедленно освободить Кост-Левицкого, извиниться перед ним и отослать обратно живым и невредимым, дав возможность жить во Львове с максимальным комфортом. Это должно быть сделано, естественно, при условии, что он, в свою очередь, поддержит нашу идею направить в Киев и Москву влиятельную и представительную делегацию из Западной Украины для переговоров о специальном статусе для Галиции в составе советской республики Украины.

Тем самым было бы оказано должное уважение местным традициям. Молотов согласился. Кост-Левицкий был освобожден и выехал обратно во Львов в отдельном спецвагоне.

Это предложение было моей первой открытой конфронтацией с Хрущевым и Серовым…»

Глава 16 На абордаж!

Норвегия, Вест-фьорд. 28 июня 1942 года

– По местам стоять, к всплытию готовиться! Рулевым – дифферент три градуса на корму, малый ход!

«Катюша» прибывала к пункту назначения. К Лофотенам субмарина подходила со стороны океана, после чего вошла в узкий залив, где вода почти колыхалась, походя на лист седой стали.

Пасмурное небо нависало над скалами, тронутыми цепкой растительностью, а на берегу скучились постройки – у самой воды стояли на сваях сараи-стаббюр, между которыми были протянуты жерди – на них сушили треску, – а дальше располагались приземистые домишки с двухскатными крышами, крытыми не тесом или шифером, а дерном.

Кровли зеленели травой и даже кустами.

Глянув в перископ, Мюллер сказал:

– Точно вышли! Это хозяйство старого Олафа. Подходить лучше всего во‑он там, где рорбу стоит.

– Рорбу? – нахмурился Лунин.

– Это рыбацкая хижина.

– А-а… Там глубоко?

– Метров пятьдесят точно. Берег скалистый, отвесно обрывается.

– Надо было ночью… – проворчал Эйтингон, посмотрев через оптику.

– Ха, ночь! – фыркнул Пупков. – А полярный день не хочешь? Здесь круглые сутки светло, и так будет до второй половины июля. Белые ночи, понял?