Супердиверсант Сталина. И один в поле воин - [45]

– Отдыхайте, тов… Наум Исаакович.

– Пожалуй.

– В лодку, погружаемся!

Добравшись до своей койки в тесной каюте-коробке, старший майор стянул сапоги, снял китель и ремень, да и завалился спать. Вторая койка, предназначенная для старого знакомца – Виктора Пупкова из роты особого назначения при штабе Балтфлота, – пустовала. Шлялся где-то Пупков…

Сквозь сон донеслось:

– Задраить отсеки, погружение! На эхолоте смотреть. Осмотреться в отсеках!

Эйтингон погрузился первым – в глубокий сон.

* * *

Часов шесть он продрых точно. Утомление последних дней постепенно отпускало Наума, хотя мышцы и ныли. Ну, это даже приятно, если не ждешь скорой команды «подъем!».

«Не дождусь!» – подумал старший майор и улыбнулся.

Ему было хорошо, он снова оказался в своей стихии. Не в том смысле, что в море, а в деле.

То открывая глаза, то снова смежая веки, задремывая и просыпаясь, Эйтингон мысленно прошелся по той череде мер, которые он успел принять.

Не должно получиться так, как с Троцким, когда первое покушение сорвалось. Второго шанса захватить «Тирпиц» просто не выпадет, или же немцы настолько усилят охрану, что и близко к линкору не подберешься. Нет, все должно произойти лишь однажды, быстро и четко.

Когда ТБ развернутся в обратный путь, к Нарвику станут подлетать дальние бомбардировщики. Если транспортники будут замечены немцами, начнется бомбежка порта – просто чтобы отвлечь внимание. Спору нет, пилоты бомбовозов могут попасть под удар, но тут уж…

Будет подстраховка и у подплава – где-то взорвут цистерну с бензином, и немецкие гидропланы не смогут обнаружить лодки, они просто не сумеют вылететь. В другом месте устроят «нападение партизан» на гарнизон. Краном погрузят на миноносец ящик, полный не запчастей, а тротила, и не выйдет миноноска в море…

Постанывая да позевывая, Эйтингон с хрустом потянулся и сел. С верхней койки выглянул Ганс Мюллер, белокурая бестия.

Немец, Ганс полжизни провел в Норвегии, знал ее фьорды, как родимый фатерлянд. Будет переводить с норвежского.

Что же касается языка немецкого, то одним из обязательных условий набора в команду угонщиков было умение говорить на языке Гёте и Гитлера и понимать сказанное. Многие болтали по-немецки свободно, кое-кто знал «дойч» в объеме разговорника, но понимал, что ему говорят.

Нельзя было допустить, чтобы немцы переговаривались между собой, сговаривались, а бойцы опергрупп – ни бум-бум. К тому же, предполагалось, что хотя бы часть экипажа «Тирпица» поделится опытом с краснофлотцами, чтобы в Мурманск линкор пришел, ведомый смешанным экипажем, а не одними немцами, рулившими под дулом пистолетов.

– Доброе утро, товарищ старший майор!

– Скорее уж, добрый вечер. А Виктор где?

– Туточки Виктор, – пропел Пупков, пролезая в каюту.

Когда его видел Наум, еще в прошлом году, Пупков ходил с петлицами старшего лейтенанта. Ныне он вышел в капитаны.

– Как спалось?

– Спасибо-о… – зевнул Эйтингон. – Хоть отосплюсь под водой…

Было тепло, но не душно – буквально за месяц до отплытия на «Катюше» поставили новую регенерационную установку РУКТ-3, которая не только поглощала углекислый газ, но и выделяла кислород. Это позволило лодке находиться под водой по пятнадцать суток, работая бесшумно и пробираясь куда угодно. Ограничение состояло в ином – использовать почти стометровой длины «Катюши» следовало на глубинах более сорока метров, иначе при срочном погружении субмарина могла удариться носом о грунт, когда корма еще возвышалась бы над водой.

А подлодка и впрямь была велика. Два 100-миллиметровых орудия и пара 45-миллиметровых зениток, десять торпедных аппаратов – та еще хищница.

Их каюта помещалась во втором отсеке, где находились кают-компания и офицерские одноместки. По сравнению со «Щукой» – простор, а по сути та же консервная банка, только побольше…

– Товарищ старший майор, – завел Пупков, чье лицо приняло самое что ни на есть невинное выражение, напрягая Наума, – а вот скажите, почему та операция называлась «Утка»?

Эйтингон свирепо засопел.

– Откуда знаешь?

– Слухами земля полнится! – ухмыльнулся Ганс.

Наум возмущенно фыркнул. Помолчав, он вздохнул – чего тут скрывать? Все свои.

– Это я придумал, – сказал Эйтингон ворчливо. – Троцкий постоянно врал про Советский Союз, его брехню печатали на Западе, а там брехливая писанина называется «уткой». Вот и назвали…

– Акустики! – донеслось из соседнего, третьего отсека, где располагался центральный пост.

– Горизонт чист, – ответили невидимые акустики.

– По местам стоять, к всплытию готовиться! Малый ход.

Звякнул машинный телеграф.

– Рулевым! – сказал Лунин командным голосом. – Дифферент два градуса на корму! Всплываем в позиционное положение.

Наум помнил, что это за положение. Это когда весь корпус под водой, а над волнами одна рубка торчит. Так лодку заметить гораздо труднее.

– Есть! – браво ответствовали рулевые. – Нос лодки поднялся вверх.

– А мы что, погружались? – поднял брови Эйтингон.

– Ага… – сказал Пупков, роясь в своем объемистом багаже. – Гидроплан показался, мы и нырнули… Ганс, не видел, где моя бритва?

– Видел.

– Где?

– В моем несессере.

– А что она там делает?

– Здра-асьте! Ты ж сам ее туда положил!