Сундуковские гостинцы - [2]
— Не сбежал!..
А на рисунке за одну ночь появилось снежное поле. Вырос лес, вечно шумливый и звонкий. Даже слышно, как по его верхушкам пробегает ветер.
Глубже к опушке чернеет еловый пень. На пне сидит мальчонка. Он держит на коленях зайца и поглаживает его продолговатой ладонью.
— Видел? Видел? — кричит мне Шурка.
— А что именно? Если ушастого зайца, то вижу.
— Нет, понимаешь, мальчик беляка приручил, — улыбается брат. — Это дружба, понимаешь? Теперь заяц никуда не убежит!
Я тоже счастливо улыбаюсь. Действительно, теперь заяц убежать не может, потому что от дружбы не убегают.
Спелое лето
Генка Свистун не выносит жары. Он весь день отсиживается в речке-безымянке.
Только в обед он выбирается из воды на берег. И то с неохотой: домой обедать зовут. На его чёрных, будто вымазанных в саже волосах блестят увесистые капли.
От избытка бодрости Генка яростно свистит. Потом скачет на одной ноге, чтобы вытряхнуть забравшуюся в уши воду. Домой он бежит через огороды — так прямее.
Возле избы мать стирает белье. Генка стоит рядом с матерью, наблюдая за этой нехитрой, но утомительной работой.
А полдень горячий.
— Уф!.. — хрипит отец, появляясь под черемухой. Он колхозный бригадир. И приходит завтракать всегда посредине дня.
— Ты что, папа? — Генка заглядывает ему в глаза. — Устал?
— Нет… Не устал. Жара! — говорит тот и расстегивает ворот вылинявшей на плечах гимнастерки.
— Тогда сходи на речку, выкупайся.
— Ишь ты, умник нашёлся! — злится отец. — Я-то выкупаюсь, а хлеб как?.. Али тоже выкупаешь?
Генке неловко за себя.
— Пап… а пап?
— Ну чего тебе?
— А без дождя пропадает хлеб?
— Пропадает, сынок, осыпается.
Отец пыльным рукавом вытирает вспотевший лоб. А Генка глядит, как мать выжимает белье и вода все время стекает струями на траву. Она серебрится. Кап… кап… — звенят водяные капли.
Отец, совсем разомлев на жаре, стаскивает с плеч гимнастерку и бросает ее в мыльное корыто. Пена, подрагивая, взбирается на рубаху.
Генка вглядывается в пепельно-серое небо. Где-то далеко в небе затерялась тучка. Одна-единственная, крохотная.
Слышно, как у ног Генки разбрызгивается из корыта вода — это мать выкручивает выстиранное белье… Капли гулко стучат о песок.
Отец вынес из избы кувшин с простоквашей и ломоть хлеба. Он ест прямо из кувшина, аппетитно вздернув подбородок.
Генка отворачивается от него и снова вглядывается в небо. А тучка как бы застыла на месте. Если бы ее достать с неба и выкрутить, как белье, но этого случиться не может.
Генка вразвалку направляется к отцу, садится рядом на крыльцо и слушает, как из белья капает дождь. Пусть маленький, редкий, но задиристый.
А солнце поливает жарой как из ковша. Пахнет лопнувшей на вишнях корой. Стоит спелое лето.
Лёнька из Ольховки
Я обожал смекалистых, озорных мальчишек. Тихонь недолюбливал. Но один такой тихоня заставил меня изменить своё мнение о них. Был он родом из Ольховки. Звали его Ленька. А еще дразнили по деревне Кнутом, потому что он был длинный и тонкий, как цыганский кнут.
Ольховку знали все заядлые грибники. По осени тут грибок хоть косой коси. Я приезжал в Ольховку каждое лето. Останавливался в крайней избе у бабки Балабосихи. По соседству с бабкой жил знакомый мне Ленька Кнут.
В этом году грибы задерживались. Их не пускала из земли сушь. Но я сомневался, что грибов нет, и сам решил побродить по перелескам.
— Не сбивай понапрасну ног, говорили мне женщины. — Неурод у нас в нынешнем году. Все лето в поле работаем, а чтобы грибы увидели, такого не случалось.
Подпирая ветхий тынок спиной. Ленька снисходительно улыбался.
— Ну, а ты чего смеёшься? — злились женщины.
— Кто захочет найти, тот всегда находит, — хорохорился он.
— Гляди, какой быстрый, — говорили ольховцы. — Мы не находили, а он найдет…
— Запросто, — задирался Ленька и плевал на пыльную дорогу.
В тот день мы подались по грибы в полдень. Исколесили все поляны, заглядывали под каждый куст, но ничего не нашли.
— Пустая затея, — вздохнул Ленька.
— Почему? — спросил я.
— Нет их, грибов, — горестно сказал он и быстро зашагал в осинник.
Я предложил возвращаться в Ольховку. Ленька наотрез отказался:
— Нельзя нам в Ольховку днем — засмеют.
Я согласился с ним. Надо переждать дотемна.
Ленька присел на полусгнивший, давно поваленный ствол ели, сорвал травинку и принялся её жевать. Я стал переобуваться, но Ленька зашипел на меня:
— Тихо, поглядите за бугорок.
Я привстал немного, глянул в молодой осинничек и сразу же затаился. Из осинничка вынырнул ёж. Он медленно перешел тропку и скрылся в траве. На спине у него краснели наколотые грибы. Ёж передвигался тяжело. Ему мешала ноша.
— Спасибо тебе, ёж, — хохотнул Ленька. — Теперь обследуем осинничек. Там должны быть грибы, заключил он.
И мы, пересекая бугорок, направились в низину.
Осинничек оказался кладом. Мы возвращались в Ольховку с грибами. Взрослые поглядывали на подосиновики и завистливо перекликались:
— Какие красные, аж в глазах рябит.
Ольховские мальчишки атаковали нас еще при входе в деревню. Они семенили рядом, заглядывали Леньке в глаза.
— Где ты. Кнут, наломал таких грибов? — удивлялись они.
— Друзья помогли, — сообщил он, — ёж подсказал…
