Сумрачный дар - [29]

— Я не темная! — крикнула Шуалейда клокочущему небу.

Небо отозвалось насмешливым рокотом грома, ветер подхватил ее плащ, закрутил и швырнул через дыру в живой изгороди прямо в дорожную пыль. Ветер играл с ней, не мог понять — почему она, сестра по сути, так слаба? Почему не летит, не поет с грозой — ведь гроза здесь, рядом, третьи сутки следует за ней от самого Олойского ущелья, словно ручная зверушка.

Гроза проводила ее до таверны, напоила свежей, ничем не воняющей водой и разогнала всех селян — по дороге Шуалейде попалась лишь сельская девчонка, загоняющая корову в ворота. До незнакомого оборванца, ловящего ртом дождь, селянке не было дела, она слишком боялась хворостины в отцовских руках…

Этот страх был так гнилостно сладок, что Шу не удержалась, слизнула его вместе с дождевыми каплями. И тут же, как из прорванной запруды, хлынули деревенские страстишки, зависть и опасения, ревность и злость, детские лихорадки и нытье прищемленных пальцев — все даром, только возьми!

На несколько мгновений Шу замерла, закрыв лицо руками. Она впитывала кожей вонь и мерзость, словно пожирающий навоз червяк, не в силах остановиться, а в висках билось: нет, я не темная, нет, не буду! Я никого больше не убью!..

Лишь когда пустота внутри, грызущая ее третьи сутки, утихла, Шуалейда отняла руки от лица и огляделась. Почему-то казалось, что сейчас вокруг нее соберутся люди, будут тыкать пальцами и кричать: ведьма, ведьма! Но деревенская площадь была пуста и темна, в редких всполохах молний виднелись лишь коновязь у дверей таверны и машущие ветвями чинары и гранаты, да светились узкие оконца той же таверны — маяком для заблудившихся в грозе путников.

Облегченно вздохнув, Шу надела мокрый насквозь капюшон и сунула руку в карман: надо было вспомнить о деньгах раньше, но вдруг что-то завалялось?

Не завалялось. Пальцы нащупали лишь дыру. И ладно. Не отступать же только потому, что нет денег!

Шу дернула дверь. Из освещенного фонарными жуками зала пахнуло жарким, вином и мужским потом, крепко настоянным на похмелье, обжорстве, похоти… Пришлось сцепить зубы и переступить порог, держась за косяк. От сумбура эмоций снова затошнило, выпитая дождевая вода подступила к горлу, но Шу пересилила себя и, сглотнув горечь, твердо пошла через зал.

Таверна «Полкабана», Тавосса, Шуалейда.

Слава богам, ни селянам, ни солдатам Медного не было дела до какого-то там мокрого мальчишки. Селяне жевали баранину, пили вино и расспрашивали солдат, подливая им в кружки из глиняных кувшинов. А солдаты нахваливали местную кислятину и рассказывали сказки о несметных ордах краснорожих, мудрости Медного генерала, собственной доблести и Хозяйке Ветров — колдунье неземной красы, божественной силы и милосердия, сосредоточии всех возможных добродетелей. Хозяйку Ветров солдаты искренне любили, восхищались ею и готовы были за нее в огонь и воду, а с ней — хоть против самого Мертвого.

Шу натянула капюшон на горящие уши и постаралась слиться со стеной. Почему-то посмотреть в глаза рассказчику — кажется, это был тот самый не то Змей, не то Хомяк, которому она не позволила разбиться прямо у стен крепости — было страшно. Может быть, потому, что его друг прыгнул и разбился, чтобы спасти ее. И потому что еще десяток его друзей остался там, в Олойском ущелье. И еще четверо умирали сейчас в доме гостеприимного шера, и она не могла им помочь — потому что она темная, а темные не способны лечить, только убивать.

«Завтра приедут шер Бастерхази и целитель из Кардалоны. И раненые доживут до завтра, если ты, темная тварь, будешь держаться от них подальше!» — очень убедительно сказала себе Шу и скользнула в самый темный угол. Еды она заказывать не стала, все равно карманы пусты, а расплачиваться золотым кольцом за миску похлебки — глупо, ее тут же узнают или примут за воришку, и Хисс знает, что хуже.

— Выпьем за Хозяйку Ветров, надежду нашей Валанты! — раздалось от центрального стола.

— За драконью кровь! За Суардисов! Слава Свету! — подхватили солдаты и селяне, застучали кружками.

— Эй, малыш, чего не пьешь? — толстяк с кудрявой бородой улыбнулся Шуалейде, подмигнул и кинул ей краюху. — Налейте кто-нибудь мальчишке! Выпьем за Суардисов, лучших королей во всей империи!

Поймав краюху, Шу приготовилась к новой порции тошноты, но на удивление хлеб пах только хлебом, немного бараниной и чуть-чуть вином. Как на столе перед ней очутилась кружка с кислятиной, Шу уже не заметила. Косого взгляда не то Змея, не то Хомяка, брошенного в ее сторону, она тоже не заметила — то есть предпочла не заметить. Шу просто впилась зубами в хлеб, серый и мягкий, пахнущий победой хлеб… А потом она пила вместе со всеми за здоровье Медного генерала, за мир в империи, за дружбу с гномами, железную дорогу и урожай оливок, и впервые после Олойского ущелья чувствовала себя живой и нормальной, а не вечно голодной нежитью с обостренным слухом и нюхом.

Ей хотелось напиться пьяной и просидеть в таверне до утра, слушая простые деревенские разговоры об отёле и сортах винограда, разглядывая редких путников, загнанных в таверну грозой и наслаждаясь крохой иллюзорной свободы. Наверное, Медному уже доложили и куда сбежала принцесса, и сколько выпила, и кто как на нее посмотрел. Но Медный, благослови его Светлая, доверяет ей — темной, полоумной девчонке. Зря. Завтра приедут настоящие маги, объяснят ему, что она никакая не сумрачная, а самая настоящая темная, что место ей — в монастыре на острове Прядильщиц, что доверять ей нельзя, что все гадости из газет — чистая правда…