Сумерки - [51]

— А у нас на Киевщине говорят: коли шляхтянка даёт тебе шарф, значит, приглашает к себе в постель…

— Как ты можешь так говорить? — возмутился Андрийко. — Поганые сплетники всё это выдумали. Если хочешь знать, даже в святой земле рыцари…

— Да я вовсе и не утверждаю, но думаю, бывает и такое. У меня дядя из Гулевичей, если знаешь. Побывал и в Италии, и в Неметчине, и в Польше и всегда смеётся, если зайдёт беседа о рыцарях. Он говорит: «Мещанин, холоп или наш боярин бьёт врага мечом, топором, дубиной, чем придётся, благородный же рыцарь совращает его жену или дочь». Может, когда-то Запад и хранил в сердцах своих лучших сыновей неисчерпаемое сокровище добродетели. Но теперь оно иссякло! Да и какого дьявола двое молодых людей точили бы лясы об одном лишь «служении», которого никто не требует.

Андрийко не дал себя убедить, даже хотел что-го возразить Горностаю, но в этот миг до его ушей донеслись слова молодого князя Носа:

— …нет, не повезло. Смотрича мы не отбили! Пронюхали, чёртовы паны, и хорошо приготовились к осаде. И прочих замков не отдали, несмотря на приказ короля.

— Однако Збараж, Кременец, Олеськ мы взяли! — заметил воевода. — Со дня на день приходят вести о весьма успешных восстаниях холопов в Галицких, Волынских и Холмских землях. Боярин Микола из Рудников победил даже пана Зарембу…

— Серадского каштеляна? — быстро спросил князь.

— Да!

— Где же он теперь?

— В том-то и беда, что он удрал в первую же ночь после разгрома.

Князь Нос не вытерпел и ударил кулаком по столу.

— Эх! Велика заслуга боярина, что разбил шляхтичей, но трижды усугубляется его вина, что выпустил Зарембу живьём.

— Почему? — спросил, улыбаясь, старый Монтовт. — Мы тут все знаем каштеляна, за ним нет никакой особой вины…

— Эх! Достойные бояре! — крикнул князь. — Не знаете вы его. Королю и сенату не гоже выступать против нас открыто, они связаны грамотами, договорами и прочим. Потому им нужны ловкие и верные пособники, без стыда и совести, которые не остановятся перед обманом, предательством и даже убийством. Их руки источают яд, отравляющий нас безразличием или злонравием. Посулы, угрозы, подхалимство — их оружие. Один из таких Заремба… Ах, почему он не здесь, в Луцке, на лобном месте, куда поднимаются только палач да могильщик…

— Дивлюсь я тому, что он вас так тревожит, — заметил Монтовт. — Чем может Заремба повредить великому князю, если король и сенат не поддерживают его открыто, а мы все стоим за притязания, князя.

Танас на минуту умолк. Все ждали ответа на веское замечание старейшего волынского вельможи. Наконец молодой князь поднял грустные глаза на Монтовта.

— Непорочная седина венчает вашу голову, отец, — сказал он, — побелили её снега многих зим и богатый житейский опыт. Однако вы не уразумели того, что правит сейчас миром. Не правда, не справедливость и общепризнанное право, а речи и грамоты князей, королей, канцлеров да хитрые уловки таких Заремб. Не «Русская правда», а польские законы, не народ, а шляхта и разбойничье право кулака. Король признал великого князя Свидригайла и отдал ему Подолию. Но пан Заремба предупредил всяких Кердеевичей и Бучадских, и те, вопреки наказу, не передали замков.

— Как это? Ведь приказ был правомочный и писаный? — засомневались некоторые.

Молодой князь полез за пазуху и извлёк оттуда свиток пергамента с привешенными к нему печатями.

— А вот, — сказал он и протянул Монтовту и воеводе грамоту. — Я сам был посланцем великого князя, и что толку? То, чего мужики не вырвали у шляхты голыми руками, за ней и осталось и останется, если не найдётся на них боярской управы и княжьей власти.

— Почему князь не идёт сюда с войском? — спросил старший Кирдей.

Молодой витязь только пожал плечами.

— Князь ведёт переговоры с королём и не хочет начинать войны, а король, в свою очередь, делает вид, будто не хочет кровопролития между Польшей и Литвой. А господа Зарембы творят в то время своё дело и готовят всем нам цепи.

— Значит, князя не очень-то тревожит судьба нашего народа и боярства! — отозвался Бабинский.

— Какое дело князю до боярина или холопа? О них радеет только король, да ещё заботился покойный Витовт! — добавил Семашко.

— О боярстве, может, и радел, а о холопах нисколько, — сказал Юрша. — Потому-то нам и нужно теперь поддержать простых людей в их борьбе, если князь о нас не заботится.

— Сила у боярства и народа, а не у князя! — заметил, зло улыбнувшись, Бабинский, отец Прокопа.

— Гоже ли без князя что-либо зачинать! Кто знает, хочет ли он восстания черни? — заговорили разом бояре.

Юрша умолк, а на лице молодого Носа проступила усталость.

Горностай подтолкнул Андрийка локтем.

— Не знаешь, какого чёрта этот безусый князёк болтает о равнодушии Свидригайла к народу, — сказал он. — Теперь ни один дьявол даже не чихнёт в ту сторону, где борются холопы, Юрши, Несвижские, Рогатинские и прочие.

Андрийко молчал, а в душу его впервые закралось сомнение и обида, что начатая борьба может и не завершиться успешно!..

Через два дня после игрищ гости разъехались, и хотя Юрше не удалось поднять волынское боярство, всё-таки немало молодёжи стало с тех пор наведываться в Луцк. Андрийко должен был в качестве хозяина их принимать в замке, водить в город ко всяким купцам, слушать бесконечные рассказы: о конях, собаках, пожалованиях, чествованиях и ещё о затаённой мечте почти каждого, гербах и грамотах. Тщетно старался молодой Юрша заинтересовать их борьбой, которая велась на пограничье. Может быть, они и увлеклись бы ею, если бы в ней участвовал великий князь со двором, вельможами и выряженным на западный лад рыцарством. Теперь же они только отмахивались и вертелись подле молодого князя Носа в надежде услышать что-нибудь для них занятное. К их сожалению, князь Танас проводил целые дни с воеводой, составляя грамоты, которые потом переписывал Андрийка. Не проходило дня, чтобы не являлись посланцы от князя Федька Несвижского, от Богдана Рогатинского или от мужицких ватаг, так что молодым бояричам трудно было удовлетворить своё любопытство.