Сумерки над Джексонвиллем. Лесной мрак - [194]

— И кто может сказать, где в действиях серийного убийцы пролегает граница между простым неосознанным стремлением пролить чужую кровь и магией — желанием восстановить утраченную им вселенную?

Давай, давай — говори дальше: теперь уже я куда лучше представляю себе, где ты: совсем рядом со мной — так что, подняв руку, я, наверное, смогу всадить тебе нож в бедро, и… да: он потеряет равновесие и даже если начнет стрелять, все равно это наш единственный шанс на спасение…

— В конечном счете, моя теория сводится к тому, что серийный убийца, сам того не понимая, всегда действует, как колдун; но в данном случае это не главное.

Считаю до трех и…

Раз, два, три.

Лезвие ножа легко, как в масло, входит в человеческую плоть; лицо мне обдает какими–то горячими брызгами; с криком, в котором звучит не только боль, но и безграничное удивление, Тони–Иссэр падает; одновременно раздается выстрел. Топот бегущих ног.

— Спокойно, не дергаться! — решительно произносит Элен.

Из чего я делаю вывод, что ей удалось–таки завладеть оружием; уфф!

— Ну зачем вы это сделали, Элиза? — где–то совсем рядом со мной тихо произносит Тони.

Я представляю себе, как он, оправившись от боли, лежит на полу, зажимая руками рану.

Зачем я это сделала? Да просто чтобы не сдохнуть в этом, насквозь провонявшем безумием и смертью жилище — вот зачем!

— Жан, свяжите–ка ему руки за спиной его же галстуком, — спокойно говорит Элен.

Гийом повинуется. Я сижу в своем кресле, по–прежнему сжимая нож в руке.

— Отдайте мне эту штуковину, Элиза, а то еще пораните кого–нибудь ненароком, — произносит Элен, хватаясь за рукоятку ножа.

Но у меня нет ни малейшего желания расставаться с ним, и я еще крепче сжимаю пальцы: мне нравится это ощущение — нож, зажатый в руке.

— Ну что же вы, Элиза; это выглядит уже почти смешно.

— Не отдавайте его, — изменившимся от боли голосом говорит Тони.

Определенно: более чокнутого психа на всем свете не сыщешь.

Я замираю в нерешительности. Он тихо шепчет:

— Элиза, вы помните, что я рассказывал вам по поводу сходства тайн с игрушками–головоломками?

Да что он ко мне прицепился со своими загадками?

— Виржини не знала, что я — ее отец.

Ну и что это меняет?

Это меняет все. Виржини ни за что не стала бы защищать совершенно незнакомого ей человека… В памяти у меня вдруг всплывает детский голосок — совсем недавняя фраза: «Папа весь изранен». Значит, Тони не лжет и, следовательно… как же я могла оказаться до такой степени глупой!

Я резко поднимаю руку, намереваясь защититься, но — слишком поздно: рукоятка пистолета резко обрушивается на мою голову, а голос Элен — как всегда, очень любезный — произносит:

— Ну и долго же до вас все доходит!

Оглушенная внезапным ударом, я выпускаю нож из руки. Слышно, как шумно, с присвистом дышит Гийом — такое ощущение, будто ему не хватает воздуха.

— Не стойте здесь, как вкопанный, Жан. Сядьте рядом с Иветтой и протяните–ка мне руки… вот так. Да будьте поосторожнее, не дергайтесь лишний раз: мне вовсе не хотелось бы, чтобы прекрасный лоб Иветты получил в качестве дополнения хорошенькую дырку — этакий третий глаз. Итак, все здесь? Не хватает лишь маленькой вишенки на вершину торта. Виржини, дорогая моя, где ты? Виржини?

При звуке ее голоса — голоса довольной хозяйки вполне благополучного дома, голоса, весело разливающегося по комнате, — у меня мороз пробегает по коже: внезапно я понимаю, до какой степени страшной может быть эта штука — безумие.

— Элен, я ничего не понимаю… Что все это значит? — ошеломленно спрашивает Гийом.

— Это значит, что ты сейчас же заткнешься и будешь сидеть тихо–тихо.

— Элен! Но этого не может быть! Скажите мне, что это — неправда!

— Их всех убила она! — произносит Тони, голос которого звучит где–то на уровне колеса моего кресла.

— Это правда? — недоверчиво переспрашивает Гийом.

— Ну что за глупый вопрос, мой дорогой Гийом. Кто же еще мог это сделать? Ваша ненаглядная Иветта, что ли?

— А Поль? Что случилось с Полем?

— Поль был слишком неучтив по отношению ко мне. Он не сумел по достоинству оценить содержимое футляра. Не понял, какую ценность имеет моя коллекция. Принялся кричать, говорить про меня совершенно ужасные вещи… А я не люблю, когда на меня кричат.

— А Стефан? При чем здесь оказался Стефан? — спрашивает Тони. — Он ведь никогда не делал тебе ничего плохого!

— Стефан? Начиная с определенного времени, он стал помехой. Хотел, чтобы я принадлежала только ему. Бедняжка Стефан. Как будто я вообще могу кому–то принадлежать… Элиза, вы когда–нибудь задумывались над тем, до чего же тупы бывают мужчины в своей самоуверенности? Вдобавок ко всему он начал бояться. Как только услышал, что полиция разыскивает белый «ситроен» — универсал, несчастный болван чуть ли не в панику ударился. Он ведь знал, что я частенько брала его машину. Вот и начал, если можно так выразиться, пытаться задавать всякие вопросы. Однако ему и в голову не приходило, что полицию по его следу пустила именно я. Да, это я позвонила жандармам, предварительно вымазав в крови его старые шмотки и бросив их в том лесном сарае, где я занималась Микаэлем. Мне нужно было найти виновного, чтобы — словно кость собакам — бросить его полиции, ну а в результате… гудбай, Стефан.