Сумерки Европы - [70]
Къ тому же, если бы даже союзъ, желанный для Франціи, и былъ заключенъ, это не многое — или во всякомъ случаѣ не надолго — измѣнило бы въ ея положеніи. Ибо союзъ не только не вѣченъ, но въ историческомъ масштабѣ и не слишкомъ долговремененъ. На нѣсколько лѣтъ былъ бы союзъ, а тѣмъ временемъ интересы народовъ продолжали бы двигаться по своимъ самостоятельнымъ путямъ, и союзъ ослабѣвалъ бы и выцвѣталъ, грозя снова оставить Францію въ томъ же положеніи одиночества.
Вдобавокъ подобный союзъ и не могъ бы разрѣшить для Франціи ея исторической проблемы, ибо весьма скоро онъ проявилъ бы скрытую въ немъ неравноправность сторонъ. Не будемъ говорить объ Америкѣ, которая въ немъ и вовсе не нуждается; но не нуждается въ немъ и Англія, — а между тѣмъ для Франціи онъ сталъ бы основной исторической гарантіей. При такой неравномѣрной заинтересованности сторонъ ясны послѣдствія сближенія: наиболѣе нуждающаяся въ немъ страна будетъ готова на все, лишь бы его сохранить; менѣе дорожащія имъ — и менѣе уступчивы. Результатомъ было бы то, что Франція стала бы англо-американскимъ вассаломъ, своего рода англо-американскимъ pied-k-terre на европейскомъ континентѣ. Гордая и блистательная страна, руководившая общими усиліями войны и испытавшая ея наибольшія бѣдствія, оказалась бы вассаломъ своихъ болѣе счастливыхъ — болѣе могучихъ и лучше расположенныхъ союзниковъ. Собственно именно таковой и сложилась для Франціи альтернатива въ результатѣ войны — стать вассаломъ англо-американскимъ, или остаться побѣдителемъ, слабѣйшимъ побѣжденнаго. Это послѣдствіе съ неизбѣжностью вытекало изъ того непредусмотрѣннаго руководителями французскаго государства положенія, что Франція всѣмъ своимъ бытіемъ гораздо тѣснѣе связана съ Европой, чѣмъ съ заморскими державами. Исторія послѣвоенныхъ годовъ и являетъ колебанія Франціи между этими двумя возможностями. Сознаніе своей побѣдоносной слабости заставляетъ ее добиваться союза (какъ и отпущенія долга); предвкушеніе вассальной зависимости заставляетъ союза пугаться. Ибо союзъ мыслимъ уже не въ плоскости тѣхъ соотношеній, въ которыхъ застала война европейскія государства и даже не въ тѣхъ, въ которыхъ война ихъ оставила, а въ плоскости заново сложившихся зависимостей и ожидаемыхъ въ будущемъ событій; и потому онъ потребовалъ бы новаго приспособленія ослабѣвшей Франціи къ усилившейся Англіи. Новый договоръ обезпечилъ бы не прежнюю Францію на ея прежнемъ уровнѣ, а закрѣпилъ бы ея новый уровень, т. е. одновременно могъ бы дать и обезпеченіе, но и утвержденіе упадка. Въ этомъ и кроется объясненіе того, что именно Франція, по окончаніи войны поставившая вопросъ о гарантирующемъ ее союзѣ, въ 1922 году затруднила и, пожалуй, сорвала намѣчавшееся соглашеніе съ Англіей. И при томъ сорвала его нисколько не успокоенная за свою будущую судьбу и нисколько не отказавшись отъ притязаній къ своимъ бывшимъ союзникамъ.
Возможно, что въ какой либо новой коньюнктурѣ, какой либо договоръ еще будетъ заключенъ и долги частично или цѣликомъ-отпущены; хотя второе и будетъ чрезвычайно существенно, но въ общемъ положеніе уже не измѣнится: во первыхъ, уже протекли годы, въ которыхъ опредѣлилась политика Франціи, предопредѣливъ многое въ будущемъ, во вторыхъ, это измѣненіе будетъ уже не тѣмъ, чѣмъ было бы при заключеніи мира — не способомъ ликвидаціи войны, а въ новой обстановкѣ и чѣмъ то новымъ, — учетомъ промышленныхъ и финансовыхъ интересовъ времени своего заключенія. И наконецъ, въ третьихъ, и это важнѣе всего, какъ бы дальше ни развернулись событія, все же выходъ изъ альтернативы остаться слабѣе своего побѣжденнаго врага, или вассаломъ своихъ союзниковъ — для нея едва-ли еще сохранился.
Были повидимому мечты выйти изъ этого положенія: мелькнула мысль о романской федераціи, которая должна была бы охватить, какъ романскія страны Европы, (Францію, Италію, Испанію) съ ихъ африканскими и малоазіатскими колоніями, такъ и Южную Америку. Безспорно, такое всероманское объединеніе представляло бы большую мощь и повело бы по новымъ путямъ судьбы Европы, частью воздѣйствуя и на весь міръ. Однако для подобной концепціи едва ли въ исторической дѣйствительности имѣется хоть сколько нибудь реальныя основы. Выше уже было отмѣчено, что пока что Италія и является естественнымъ ближайшимъ соперникомъ Франціи въ Средиземноморскомъ бассейнѣ — ближайшей сферѣ распространенія обѣихъ. Что касается Испаніи и Южной Америки, то здѣсь, повидимому, дѣйствительно естественны расовыя и культурныя сближенія и сростанія; быть можетъ, съ большей или меньшей скоростью они и станутъ проявляться въ будущемъ. Но прежде всего подобные процессы сближенія и сростанія требуютъ помимо большой активности — и не малаго числа десятилѣтій; едва ли это дѣло — по крайней мѣрѣ, если разсматривать его въ крупныхъ рѣшающихъ размѣрахъ — ближайшей трети, а можетъ быть и половины вѣка. Но главное въ томъ, что даже и при его осуществленіи нѣтъ основанія ожидать дальнѣйшаго сближенія этого объединенія именно съ Франціей. Испанія а въ особенности Южная Америка скорѣе заинтересованы въ хозяйственномъ сближеніи съ Германіей, чѣмъ съ Франціей; одного филологическаго родства и можетъ быть нѣкоторой культурной близости далеко недостаточно, чтобы пересилить эти глубокія міровыя, хозяйственныя, политическія тяготѣнія. Испанско-американскому міру, можно думать, предстоитъ еще большая активная историческая будущность; когда онъ выйдетъ на арену міровыхъ состязаній не только какъ совокупность странъ съ богатѣйшими природными возможностями, пока связуемыхъ съ другими лишь сѣтью торговыхъ сношеній, — а со всѣмъ давленіемъ активной политики — еще разъ заколеблется міровое равновѣсіе, снова сдвинувъ свои центры. Но этому еще должны предшествовать десятилѣтія внутренняго роста, насыщенія численно увеличивающимся населеніемъ и матеріальной культурой. Грандіозный воспріемникъ, легко впитывающій въ себя неограниченныя массы людского матеріала и людской энергіи, долженъ стать источникомъ самостоятельныхъ экспансивныхъ устремленій; должна произойти переработка центростремительныхъ процессовъ въ центробѣжные. Эта эпоха и сама по себѣ наступитъ не завтра; а потому о всероманскомъ союзѣ, а тѣмъ болѣе о сближеніи съ Франціей, какъ о реальной политической возможности ближайшаго историческаго періода, не можетъ быть рѣчи.
