Сумерки божков - [45]

Я наблюдаю вас за кулисами: вы ведете себя очень ловко. Вас как-то сразу все замечают. На вас смотрят с ожиданием и любопытством. Над вами посмеиваются, потому что у вас еще нет театральной внешности, от вас еще за версту отдает буржуазною, повторяют ваши неловкости, передразнивают ваши пансионские ахи, ваши наивности, но — вами интересуются, вы — предмет внимания, вы оригинальны. Это очень искусно и умно — оригинальность за кулисами! До поры до времени она заменит вам все: красоту, изящество, грацию, остроумие, шик. Это — приманка из приманок. Я очень хорошо знаю, что вы совсем не глупая девушка, и, если жизнь обидела вас образованием, то природной смекалки и практической хитрости у вас достанет на троих. Но в режиссерской вас — извините — считают дурою. И это очень хорошо, очень счастливо, что вам так удалось притвориться, будто вы дура: репутация глупости — умной женщине отличный щит. Из-за него вам всех видно насквозь, а вас — никому. Не стыдитесь же, Лиза, быть закулисною дурою: вы это отлично выдумали, — доказывает в вас большой инстинкт самосохранения и талант к театральщине. Раскрывайтесь в свою настоящую величину только перед теми, в ком вы уверены как в искренних и верных сторонниках ваших. А для прочих — не конфузьтесь — будьте дурою, пока умники не останутся в дураках! А тогда и мы поумнеем…

Ага! Вот уже — вижу в окно — и карета за нами — у подъезда… Так вот душечка, теперь, наспех, еще вам последний совет, примите к сведению. Берлога необходим, Мешканов полезен. С ними особые счеты — по специальному прейскуранту. Но куры вам строить будут не они одни, а все и каждый из наших мужчин за кулисами. Так — вот: принимайте вы все это ферлакурство глупое как законный порядок вещей, не модничайте. Не обижайте и не отталкивайте никого. Не серьезничайте ни с кем. Шутите со всеми, флиртируйте одинаково с Петром и Иваном и обещайте решительно всем решительно все, не исполняя решительно ни для кого решительно ничего… Потому что, — видите ли, миленькая: уж в таком странном мирке мы с вами живем! В других местах нехорошо — обещать и не исполнять. Ну а у нас не исполнить — это еще ничего, на это мало кто остается в претензии; а вот если не обещаешь, то люди очень сердятся и мстят… Потому что, — правду сказать, мы, театральный народ, не столько пустоделы, сколько пустомыслы и пустословы. Поэтому, когда у нас пустые мысли и слова не переходят в пустые дела, нам все равно, и часто мы даже очень рады. Ну а когда встречаем такую обличительную житейскую строгость, что уж даже и попустомыслить и попустословить нам нельзя, — эта несправедливость выше наших сил, и тут мы жестоко обижаемся…

IX

— Позволите присутствовать?

Мешканов выпучил глаза, надул щеки, затряс головою.

— Ненавижу-с.

— Ах, невежа!

— Александра Викентьевна! Достоуважаемая! За что же браниться? Хо-хо-хо-хо! Слава Богу, не первый год знаем друг друга. И на вопросы тщетные могут ли быть ответы деликатные?

Светлицкая шутливо ударила его веером по склоненной лысине.

— Знаю! Знаю!., старый Дон Жуан!.. Ну что с вами делать, с разбойником? Давно всем известно, что самодур и деспот… Жалею, грущу, но удаляюсь… Лизок! Вы, я надеюсь, потом, после урока, ко мне заедете?

Девица Наседкина расправила пухлое, будто заспанное, аляповатое лицо свое в покорную улыбку и — тем густым, даже будто хриповатым слегка, полным тембра, звуком, которым говорят только очень могучие и высокие в пении женские голоса, произнесла — с самым безукоризненным царевококшайским акцентом:[200]

— Абсолюман! [201]

— Хо-хо-хо-хо! — загрохотал и засуетился Мешканов, как скоро Светлицкая выплыла из режиссерской, — садитесь-ка, садитесь, очаровательница… вот стул… честь и место… садитесь, гостья будете… Сцена для наших с вами упражнений сейчас будет готова, — раненько изволили приехать: там еще балетные феи ногами дрыгают, и осталось им срока жизни двадцать минут… Садитесь, пожалуйста, — вы меня не знаете, я вас не знаю, а служить нам приходится вместе, — так вот воспользуемся временем, — хо-хо-хо-хо! — давайте друг другу рекомендоваться: познакомимся и поговорим… Сжуем скуку пополам? а? Хо-хо-хо-хо!

Тараторя, прыгая мячом вокруг письменного стола, перебирая бумаги, толкая стулья, Мешканов со стороны зорко вглядывался в молодую особу, покинутую на его попечение, и снова недоумевал про себя: «Черт ее знает, где этот Андрей, Викторов сын, нашел в ней талант!.. Как ни поверни — тумба, подушка, перина, опара, кулебяка замоскворецкая… На стул порядочно сесть не умела! Ну кто, кроме елецкой купеческой дочери, этаким египетским идолом ноги поставит и руки на коленки уложит? Монумент от каменотеса!»

— Вы сколько часиков в сутки почивать изволите, ангел мой? — вдруг спросил он в упор, с обычною громкою, хохочущею бесцеремонностью.

Девица Наседкина даже не пошевелила своими бледно-золотистыми, чуть намеченными бровями и не подняла ресниц.

— Как придется, — отвечала она, подумав, точно у нее урок спрашивали. — С вечера я ложусь рано, а поутру часов себе не назначаю. Как высплюсь, так и встаю.

— Хо-хо-хо-хо! Это, стало быть, в постель — с первыми курами, из постели — после всех петухов?.. Часиков девять, а то и десять бочка свои утруждать перинкою изволите! Хо-хо-хо-хо! То-то у вас глазки-то, этакие… революционные! Хо-хо-хо-хо!