Сумерки божков - [42]
Светлицкая разгорячилась, раскраснелась, сверкала взорами, дышала тяжело и поминутно смахивала с черных, выпуклых, нечистых и лживых своих глаз росу капельных, выдавленных слезинок.
— Обратимся опять к воспоминаниям, — начала она с кривою улыбкою. — Когда мы лучше познакомились, оказалось, что вам не только учиться, но и жить не на что. Вы были в ссоре с вашими родными. Я никогда не забуду этого ужаса, как вы заболели горлом и я, встревоженная вашею запискою, поехала вас навестить. Нашла — черт знает в каких меблированных комнатах, на постели с серою двухнедельною простынею, с куском вареной колбасы на столе — вместо обеда, с неоплаченным счетом за полтора месяца и с хозяйкою-свод-нею, которая уговаривала вас погасить счет, сделав визит к приезжему помещику из Херсона… Я вытащила вас из этой дыры, поставила в приличные условия жизни, открыла вам кредит и — опять-таки — полагаю, у вас нет причин плакаться на свирепую требовательность вашей кредиторши. До тех пор, пока вы совершенно не укрепитесь в карьере, все, что у меня есть денег и кредита, — к вашим услугам. Я помогала вам в прошлом и рада помогать вам в настоящем, а вы расплатитесь со мною и поможете мне будущим. Мы квиты — е basta cosi [191].
Видите ли, Лизок, — продолжала она после короткой, вдумчивой паузы. — Сцену я решила бросить. Но, чтобы решимость эта делала меня счастливою, — вы сами понимаете, — я могу с грехом пополам уверять других, но не себя самое. Я честолюбива, Лизок, и честолюбие мое не удовлетворяется профессорством. Сидеть за роялем, аккомпанируя экзерсисы визгливым, пискливым, гнусавым барышням, — это, за неимением лучшего, куда ни шло — годится на прокорм бренного тела, но как цель жизни— не для меня! Пропади все они пропадом! Вы не можете вообразить, какая лень и отвращение выправлять все их бездарные детонировки, форсировки, фальши, вбивать им — раз, два, три, четыре — ритм и такт, объяснять темпы и, как попугаям или скворцам каким-нибудь, втолковывать по сто раз одну и ту же, самую простую интонацию. Сейчас у меня на втором курсе семь альтов. Вот уже второй месяц все они учат «Не скажу никому» Даргомыжского и — до сих пор — хоть бы одна сумела выразить, как следует: [192]
Ни малейшей экспрессии! Ни чувства, ни смысла, ни инстинкта, ни разума! Дьячки! Машинки! Брр!.. О, Лиза, Лиза! да сохранят вас небеса как можно дольше от этого проклятья, от этой каторги — обучать пению aspiranti dell’arte [193] — стремящихся в оперу, благородных и состоятельных, но безголосых и бездарных девиц.
Между мною и Лелькой Савицкой много старых счетов, Лиза. Кое-что театральное — вы знаете. О другом — не театральном — вам знать не к чему, и я не люблю говорить. Рассчитаться нам очень и очень пора. Однако ради одной vendetta catalana [194] я не затевала бы тех планов, которые роятся в моей голове, как жуки майские, и для которых вы, Лиза, нужны мне, как хлеб, как солнце. Поймите меня! Если есть и имеет самый торжествующий успех оперный театр Савицкой, почему не быть с таким же успехом оперному театру Светлицкой, Наседкиной и К>0? У меня есть деньги, у меня есть воля и театральный опыт, я могу и буду направлять дело железною рукою. Я двенадцать лет работаю в антрепренерской науке у Лели Савицкой и докажу ей, этой Лельке, что я хорошая ученица, да еще и пошла много вперед госпожи учительницы. Я предоставляю вам, Лиза, все лавры, себе возьму все тернии, а доходы — пополам. Вы скажете, что страшна конкуренция, что дело Савицкой так упрочено в нашем городе, будто вросло в него, его любят, оно стало своеобразным городским символом, историческою достопримечательностью наряду со всякими там развалинами и музеями. О да! Я вполне с вами согласна: два параллельных, одинаково сильных дела немыслимы рядом! На почве конкуренции борьба с Лелькою для меня не только трудна — она невозможна. За нею давность, за нею авторитет, за нею отлично заведенная и механически работающая, аккуратнейшая, щегольская, можно сказать, театральная машина. Притом я могу истратить в дело сто… ну, если хорошенько напрягу свой кредит, даже до двухсот тысяч, но за мною не стоят миллионы Хлебенного. Ей довольно глазом мигнуть, и у ног ее — такая страшная денежная сила, что мы будем раздавлены — будто лавиною какою-нибудь. Но я и не думаю о конкуренции. Я не мечтаю о другом, новом театре. Я этого, ее театра, хочу. Да! да! не глядите на меня такими изумленными глазами: я не брежу, я знаю, что говорю, и говорю то, что надо. Я хочу именно ее театра, — вот куда мы с вами теперь, сейчас пойдем на урок «Демона». Мы должны овладеть и, я обещаю вам, мы овладеем этою пресловутою «Оперою Е.С. Савицкой, Е.В. Наседкиной и К
