Сумерки божков - [38]
— Хо-хо-хо-хо! Чему блистательным доказательством является Настасья Николаевна!
Берлога посмотрел на режиссера притворно страшными глазами, потом улыбнулся самодовольно и сказал:
— Поддел!.. Скотина!
— Господа мужчины, — возвысила голос Елена Сергеевна, — не сделаете ли мне удовольствие отложить все эти… мясные разговоры до случая, когда останетесь одни? А то, знаете ли, странно как-то: милейший Андрей Викторович только что убеждал нас, что мы держим оперный театр, а не иное какое-нибудь заведение, но теперь сам заговорил так, что я уже начинаю терять соображение, где я, собственно говоря, нахожусь?
Берлога повесил голову:
— Слушаю-с! Виноват-с! Покаяния двери отверзи мне! Больше не буду-с!
— Не люблю, когда о женщинах говорят, как о сортах говядины в мясной лавке или о лошадях в скаковой конюшне… У нас вопрос идет о певице, об артистке, а не о том, сколько тянет на весах ее тело!
— Но об артистке я уже все сказал, милая Леля! Ты слышала: я под огромным впечатлением! Это избитое, старое «Grâce» в «Роберте», которое я вообще ненавижу, теперь стоит у меня в ушах! я слышу его! всю ночь буду слышать! Нет, кончено! Это мой голос, господа! мой голос! Я накладываю на него свою руку и забираю его от вас! Вы, Саня, как там хотите, а отдайте мне ее, вашу Индейкину…
— Да, возьмите, возьмите! — радостно возопила Светлицкая, вешаясь на него обеими руками. — Ради Бога, возьмите! Об одном мечтаю! Возьмите ее всю себе! Всю, Андрей Викторович! Без остатка!
— Ну нет! Всю — это спасибо, это чересчур много для меня… и — вы слышите: старый сатир Мешканов опять уже грохочет…
— Хо-хо-хо-хо!
— А вот петь с нею я желаю… и очень! Какую большую партию в операх моего репертуара знает она — ваша Перепелкина?
Светлицкая приосанилась и отвечала с лукавым взглядом:
— Она знает все.
— Что?!
А Мешканов даже присвистнул с выпученными глазами:
— Однако!
— Она знает все! — гордо стояла на своем Светлицкая. — И может петь все — хоть сейчас!
— Храбрая девица! — вполголоса и раздумчиво заметила Елена Сергеевна.
— А мне это нравится! — весело крикнула Юлович. — Я с ней мирюсь! Девка-то, стало быть, не из робких… Ничего! Валяй! Смелость города берет, а бес горами качает!
Рахе был заинтересован и, отставив к уху руку с сигарою, измерял Светлицкую любопытным взглядом и тянул бесконечное:
— S-o-o-o-o-o-o… [180]
— Все знает! Все может! — торжествовала Светлицкая. — И Тамару, и Татьяну, и Ярославну, и Елизавету… всех! У нее необыкновенная память на музыку. И, если понадобится выучить что-нибудь новое наспех, вы дайте ей партию с вечера, а к утру она уже будет знать…
— Здорово! — восхитился Мешканов.
Светлицкая потупилась самодовольно:
— Моя школа!
Берлога серьезно обратился к Рахе:
— Мориц! Я очень прошу тебя назначить госпоже…
— Наседкиной! — поспешила теперь вставить ликующая свою победу Светлицкая. — Вы никто не хотите запомнить ее фамилию. То она у вас Перепелкина, то Курочкина, то Петушкова. А она — очень просто — Наседкина. И ничего нет трудного, право… Наседкина — только и всего.
— Очень прошу тебя назначить госпоже Наседкиной Тамару в ближайший мой «Демон»…[181]
У Рахе дрогнула сигара между пальцев. Он в смущении покосился на жену.
— Aber… [182]
А Маша Юлович хлопнула обеими ручищами по коленам и возопила:
— Здравствуйте! Любимую-то Лелину партию?!
Елена Сергеевна встала ленивым, усталым, медленным движением.
— Ах да сказала я уже: сделайте одолжение! Все, что вам угодно! Сколько раз повторять?
Муж смотрел на нее с робким вопросом.
— Может быть… Ленхен…
— Вы смешны, господа! — раздраженно говорила она между тем, — все сконфузились, точно украли у меня что-нибудь или убить меня покушаетесь… Что особенного? Подумаешь: не напелась я этой Тамары. За двенадцать-то лет! Сделайте милость, Саня, — я рада: пусть поет mademoiselle…
— Наседкина!
— Ну да, Наседкина… Пусть поет!.. Мешканов, назначьте ее в репертуар.
— Ангел! — вскрикнула Светлицкая. — Я говорю вам, господа, я говорю: Леля — ангел!
— А я бы не дала! — по-прежнему буркнула с качалки Юлович.
— Я только одно замечание позволю себе сделать, — нервно продолжала Елена Сергеевна, — не бойтесь, не бойтесь, Саня: не вам… Какие могут быть вам от меня замечания? Я вашей ученицы даже и не слыхала еще толком, как следует… А другу моему Андрею Викторовичу!
Берлога устремил на нее наивные глаза.
— Мне? А что я?
— Да уж очень вы стремительно и громко сегодня здесь распоряжаетесь!.. Только и слышно по всему театру: я! я! я!.. Не мешало бы помнить, что я все-таки еще немножко хозяйка в своем деле!
Берлога вспыхнул.
— Елена Сергеевна!
Она не захотела его слушать.
— А относительно дебюта… Мориц, ты слышал? Диктатор повелел, — наше дело повиноваться. И затем разойдемся, господа! Первый час ночи. Надо же мне когда-нибудь переодеться из этой сбруи и снять грим. Adieu, messieurs-dames! [183]
— Елена Сергеевна!!!
Берлога бросился было за нею, но Светлицкая ухватила его за руку.
— Андрей Викторович, вы уж будьте добренький до конца: поддержите нас в случае чего дурного!..
— Ну еще бы, Светлячок, ну еще бы! — твердил он, в нетерпении от нее отвязаться, между тем как голубой спенсер Савицкой медленно исчезал в коридоре.
