Сумерки Америки - [84]

Увы, 11 июля никто из участников сделки не явился на процедуру завершения. Их телефоны отвечали механическими голосами ответчиков, на электронные послания они не откликались. 18 июля я писал нашему адвокату: «Нас очень тревожит то, что сделка откладывается на неопределённое время. Адвокат покупателя, мистер Гэйлер, практически недостижим и не подготовил необходимые документы. Он может быть в отпуске, в больнице, в другом штате… Дальнейшие отсрочки могут сорвать нашу покупку дома в Пенсильвании».

27 июля наша миссис Гартен прислала мне копию письма, отправленного ею команде покупателей. Этот документ заставил меня усомниться не только в её профессионализме, но и просто в умственных способностях. Письмо было адресовано мистеру Облу, начиналось обращением «Мистер Облу», но в первой же строчке стояло «Ваш клиент, мистер Облу…» Датированное 27 июля письмо категорически-ультимативно требовало провести завершение сделки в тот же день, 27 июля, в офисе миссис Гартен.

Её способ общения с нами также не укладывался в рамки нормального поведения. Если мой звонок заставал миссис Гартен в её офисе (что случалось крайне редко), трубку всё равно брала секретарша, и разговор происходил через неё. То есть она не переключала телефон на свою хозяйку, а криком передавала ей мои слова в соседний кабинет и потом пересказывала мне то, что та ей кричала оттуда. Был ли какой-то смысл в этой методе? Может быть, миссис Гартен таким образом защищала себя от собеседников, которые попытались бы записать её слова на магнитофон? Но такая попытка была бы нарушением законов штата Нью-Джерси и не могла представлять для неё никакой угрозы.

В отчаянии, не зная, что предпринять, я на следующий день отправил адвокату Гэйлеру письмо с угрозами. Нет, я не обещал поджечь его дом, взорвать автомобиль, отравить собаку – всего лишь сообщал, что буду жаловаться на него в адвокатскую ассоциацию штата Нью-Джерси. Мистер Гэйлер немедленно откликнулся на это послание письмом на адрес миссис Гартен, в котором извещал её, что её клиент, мистер Ефимов, совершил по отношению к нему уголовное деяние, квалифицируемое словом «шантаж», и он немедленно отправляется в суд, чтобы вчинить официальный иск против правонарушителя. Впоследствии три адвоката не моргнув глазом подтвердили мне, что да, обещание пожаловаться на них в их собственную организацию квалифицируется ими как шантаж.

Завершение сделки не состоялось ни 30 июля (предельный срок, указанный в договоре), ни 1 августа. Наконец пришло письмо от миссис Гартен, в котором она извещала нас, что покупатели предлагают устроить завершение сделки 12 августа. Я позвонил ей и задал вполне естественный вопрос: если они опять обманут и не явятся с деньгами, можем ли мы снова выставить дом на продажу? «Нет, – отвечала миссис Гартен, – вы не можете выставить на продажу дом, который уже был продан».

Я был ошеломлён. Что она имела в виду, произнося слово «продан»? Если деньги не уплачены продающей стороне, как можно считать дом проданным? «Какая предельная дата завершения сделки стоит в контракте?» – «Такая дата не указана». – «Вы хотите сказать, что подписали за нас контракт, не указав даты? И они могут держать нас в подвешенном состоянии сколько им вздумается?» – «Вы можете подать на них в суд». – «Я не хочу идти ни в какой суд!! Я просто хочу продать наш дом!» Ответом мне было молчание.

Мистер Облу и его адвокат то исчезали, то появлялись снова и требовали, чтобы дом был продан только им и никому другому. В противном случае они грозили наложить на дом – тут я впервые услышал это страшное слово: lien (арест). Один из наших соседей в своё время попался в эту юридическую ловушку и объяснил, как это делается. Адвокат подаёт в суд заявление о том, что в финансовой истории какой-то недвижимости обнаружилась серьёзная недоплата и требуется время, чтобы провести необходимое расследование. Суд немедленно удовлетворяет ходатайство, и на дом накладывается временный арест. Он может длиться и год, и два.

Последние двадцать лет моей жизни в СССР были окрашены ежедневной готовностью к обыску и аресту. Писание художественных сочинений, чтение неопубликованных рукописей, передача их друг другу, а порой и за границу было делом опасным. Любой текст при желании мог быть объявлен антисоветской пропагандой, и тогда – прости-прощай свобода. Десятки моих друзей и знакомых подверглись уже судебным преследованиям, получили соответствующие срока лагеря или ссылки. Меня дважды вызывали на допрос в КГБ, и оба раза я не был уверен, что вернусь домой. Тем не менее за эти двадцать лет я никогда не испытывал такого страха и чувства полной беспомощности. Вот где-то там, в «табачной мгле», сидит человек, полный иррациональной злобы, который может двумя движениями пера разрушить все наши планы, практически – разорить, и даже без какой-то видимой выгоды для себя.

Впоследствии мне объяснили, что в действиях африканского пришельца и его адвоката была, скорее всего, вполне рациональная корысть. Жульническая схема строится на том, что арестованный дом в документах они могут объявлять своей собственностью, тем самым раздувая видимость своего финансового могущества. Создав двадцать-тридцать фальшивых «линов», жулики могут представлять себя владельцами многомиллионного состояния и получать под него в банке займы для новых махинаций.