Сумеречный взгляд - [19]

Проходя мимо павильона электромобилей, я почти ожидал увидеть там полицию и толпу зевак. Но билетный киоск был открыт, машины разъезжали по помосту, а простаки вопили друг на друга, сталкиваясь автомобильчиками. Если даже кто-то и заметил свежие пятна на помосте, он не заподозрил в них кровь.

Я раздумывал о том, куда мой неведомый помощник спрятал труп и, когда он в конце концов объявится, что он потребует от меня за свое молчание?

Я прошел почти две трети проезда, пока добрался до силомера. Он располагался на внешней стороне аллеи, втиснутый между аттракционом с шариками и маленькой полосатой палаткой гадалки. Силомер представлял из себя простейшее сооружение, состоявшее из деревянной наковаленки размером в восемнадцать квадратных дюймов, подвешенной на веревках и служившей для измерения силы удара, деревянного задника в виде термометра высотой в двадцать футов и колокольчика на верхушке термометра. Парни, желающие произвести впечатление на своих подружек, платили полдоллара, брали у оператора деревянную кувалду и, как следует размахнувшись, били по наковальне. От удара маленький деревянный брусок подскакивал вверх по термометру, на котором были нанесены пять делений: «Бабуля», «Дедуля», «Хороший мальчик», «Крепкий парень» и «Мужчина!». Если ты был «Мужчина» до такой степени, что тебе удавалось поднять брусок до самого верха, чтобы зазвенел колокольчик, то, помимо восхищения девчонки и возможности залезть к ней под юбку до конца вечера, ты получал приз — недорогое чучело животного.

Возле силомера стоял стенд с игрушечными медвежатами — они были почти наполовину дешевле обычных призов в такой игре, а на табуретке рядом с медвежатами сидела самая красивая девушка, какую я когда-либо видел. На ней были коричневые вельветовые джинсы и блузка в красно-коричневую клетку. Ее тоненькая фигурка была восхитительно пропорционально сложена, хотя, по правде сказать, поначалу я не особенно обратил внимание на ее формы — в первый момент все мое внимание было приковано к ее волосам и лицу. Густые, мягкие, шелковистые волосы, слишком светлые, чтобы быть каштановыми, и слишком каштановые, чтобы считать ее блондинкой, были зачесаны на одну сторону, почти скрывая глаз, как у Вероники Лэйк, кинозвезды прежних лет. Если в ее совершенном лице и был какой-то изъян, так это именно совершенство черт, придававшее лицу мягкий оттенок холодности, отчужденности и неприступности. Глаза были большие, синие и ясные. Свет жаркого августовского солнца струился на нее так, словно она стояла на сцене, а не восседала на обшарпанной деревянной табуретке, и освещал ее по-особенному — не так, как всех остальных на аллее. Солнце, казалось, ласкает ее, светясь радостью, как отец, глядящий на любимую дочь. Оно подчеркивало естественный блеск ее волос, горделиво выставляло напоказ гладкое, точно фарфоровое лицо, с любовью очерчивая скулы и нос, словно созданные ваятелем, не раскрывая полностью, лишь намекало на глубину и множество тайн, скрывавшихся в ее завораживающем взгляде.

В полном ошеломлении я стоял и смотрел на нее минуту-другую, слушая, как она зазывает простаков.

Поддразнив одного из зевак, она посочувствовала ему, когда он за свои пятьдесят центов не сумел подняться выше «Хорошего мальчика», и с легкостью заставила его выложить еще доллар за три дополнительные попытки. Она нарушала все правила аттракционной болтовни: не насмехалась над простаками даже чуть-чуть, не повышала голос до крика — и тем не менее ее слова странным образом были слышны, несмотря на музыку из палатки цыганки-гадалки, на выкрики зазывалы из соседнего аттракциона с шарами и на растущий несмолкающий гул пробуждающейся аллеи. Что самое необычное — она ни разу не встала со своего места, не прибегала к обычной энергичности балаганщиков — никаких драматических жестов, комических пританцовываний, громких шуток, сексуальных намеков, двусмысленностей — словом, ничего из стандартных приемов. Помимо восхитительно лукавого говорка, она сама была восхитительна. Этого было достаточно, и она была достаточно сообразительна, чтобы знать, что этого достаточно.

При взгляде на нее у меня перехватило дух.

Шаркающей самоуверенной походкой, какой я нередко пользовался при виде хорошеньких девушек, я наконец подвалил к ней. Она решила, что я — простак, желающий помахать кувалдой, но я ответил:

— Нет, мне нужна мисс Рэйнз.

— Зачем?

— Меня послал Студень Джордан.

— Тебя зовут Слим? Райа Рэйнз — это я.

— А-а. — В моем голосе сквозило изумление — она казалась совсем девчонкой, едва ли старше меня, и вовсе не производила впечатления хитрого и агрессивного концессионера, каким я воображал своего будущего работодателя.

По ее лицу скользнула легкая гримаса, которая, впрочем, не убавила ее красоты:

— Сколько тебе лет?

— Семнадцать.

— А выглядишь моложе.

— Скоро будет восемнадцать, — сказал я оправдывающимся тоном.

— Так всегда бывает.

— То есть?

— Потом тебе будет девятнадцать, потом двадцать, а потом тебя уже никто не остановит. — В ее голосе отчетливо слышался сарказм.

Я почувствовал, что она из тех людей, которые предпочитают резкость подхалимажу, поэтому заметил с улыбкой: