Сумеречная зона - [25]

Кто дает наслаждение и страдание? Кто зажигает лампы в ночи? Кто смотрит из тьмы на человеческий хоровод, эфемерный, как танец бабочек? Нет ответа, только лунный свет, только холодные звезды и тишина без конца. де он будет в это время суток, он сам этого не знал. А это значило, что его вели до места атаки. Чтобы осуществить такое сопровождение, нужно было иметь точку отсчета. Если на него не напали на выходе или на входе в дом, значит, не знали адреса, значит, такой точкой отсчета был райотдел или опорный пункт, его приняли там, сопровождали во всех передвижениях по городу и атаковали в удобном месте.

Воронцов не сомневался, что нападение связано с его активностью в зоне. Это не мог быть грабеж, здесь был не Рим и не Париж, никто не грабил здесь с мотоциклов. Никто не шарил по его карманам, его быстро обезоружили и попытались обездвижить. Зачем? Мысль о похищении в голову Воронцову не пришла. Поколебавшись, он отмел мысль о мести, он никогда не делал ни больше, ни меньше положенного, чтобы упрятать человека за решетку, и если бы за это мстили, его давно уже не было бы в живых. Но теперь ситуация резко изменилась — Воронцов не нашел пятен крови на асфальте, но сильно подозревал, что зацепил одного из нападавших, и зацепил крепко, если тот выронил пистолет и не произвел ответного выстрела. Если он жив, то, возможно, считает, что выстрел остался за ним. Воронцов никогда не смог бы доказать, что ранил или убил человека из нелегального оружия, защищая свою жизнь, — этому не было свидетелей. Он знал сколько угодно случаев, когда грабитель в суде оказывался невинно потерпевшим, а жертва — опасным преступником. Поэтому меры безопасности, по необходимости, должны были оставаться приватными, без привлечения конторы. Так уж получалось, что это дело, начавшееся частным образом, должно было так и закончиться — между ним и мотоциклистом.

Допив кофе, Воронцов разыскал в кладовке короткоствольный дробовик, зарядил его, выложил на стол в кухне и дал инструкции девочке.

— На звонки не отвечай. К окнам не подходи. Никому не открывай — никого нет дома. Если кто-то будет ломиться, сразу стреляй из этой штуки, в окно, в дверь, куда попало. Просто сдвинь предохранитель и нажми на курки.

После этого, тщательно проверяясь, он вывел автомобиль за ворота и поехал на работу.

Первое, что сделал Воронцов, отсидев рутинную оперативку, это обзвонил дежурные части всех райотделов и навел справки об огнестрельных ранениях за сутки. Таковых оказалось несколько, но обстоятельства были известны и уже расследовались. Он не стал звонить в больницы, понимая, что если оттуда не сообщили в милицию, то и ему ничего не скажут. Разумеется, раненый мог обратиться к любому из нескольких тысяч легально и нелегально практикующих частных хирургов, но искать концы в этой сфере было делом, совершенно бесперспективным. Звонить к «труповозам» он также не стал, не без оснований полагая, что если мотоциклист умер, то было кому позаботиться о его теле. А вот в автоинспекцию он прозвонил, но за прошедшие сутки происшествий с мотоциклами зафиксировано не было. В ОПД ничего интересного он не нашел и «убойщики» не сообщили ему ничего нового по убийству в зоне. Он преодолел большое искушение связаться с Риккертом, чтобы поблагодарить того за дебильность, — он не имел бы времени для выстрела, если бы Риккерт, забавляясь, не загнал патрон в патронник и не забыл про него, в критической ситуации Воронцов нажал на курок вслепую, и пистолет выстрелил, но если бы ему пришлось передергивать затвор, он мог бы и не успеть.

Осуществив все стандартные ходы и не сделав лишних, Воронцов извлек из ящика своего стола иссыхавшую там меж лежачих бумажек «галуазину», затянулся горьким французским дымом и обвел взглядом убогое помещение.

Это был десятый или двенадцатый кабинет в его жизни, но что-то подсказывало ему, что этот кабинет жизни будет последним, сформированное психологическое пространство заканчивалось, и скоро он выйдет отсюда навсегда.

Воронцов понимал, что самым разумным было бы взять отпуск и, прихватив девчонку, урвать отсюда подальше, чтобы пересидеть судьбу в безопасном месте. Он давно уже мог бы уйти на пенсию и сидеть дома на кухне перед бутылкой водки, спокойно дожидаясь инфаркта. Но в жизненном пространстве Воронцова не было безопасных мест, он знал, что носит свою судьбу с собой, и что самое опасное место для него — он сам. Разум, опыт и здравый смысл были здесь совершенно не при чем, они существовали отдельно, никак не пересекаясь с линией судьбы, и были так же бесполезны, как багаж для человека, падающего с крыши небоскреба.

Он знал, что обречен идти и штурмовать железобетонный бункер «Плюса», как человек, падающий с крыши, обречен удариться о землю, потому что судьба с кривыми зубьями обитала там. Там сидел бледный паук, к которому тянулись нити от тройного убийства в зоне и от пришествия в квартале, бледное лицо человека из снов наложилось в сознании Воронцова на бледное лицо человека, бегущего по «улице красных фонарей», и паутина вспыхнула. Он понял, что слишком долго подставлялся, беспечно снуя по нитям паутины, под паучьим взглядом, теперь нельзя было ждать, пока паук залижет раны и нанесет следующий удар, надо было пойти и добить его в его логове.