Султан Юсуф и его крестоносцы - [28]

Я долго и бесплодно размышлял, пока вежливый, но крепкий толчок в спину не отвлек меня от тревожный мыслей.

— Никак ты заснул, Дауд? — услышал я голос рыцаря Джона. — Нам давно не терпится услышать, чем закончился поединок Юсуфа с тем франком… Хотя понятно, раз султан до сих пор жив, значит в ту пору досталось не ему.

Невольно я огляделся вокруг, как человек, внезапно проснувшийся в повозке посреди пути.

Корабль уже покинул Яффскую пристань и вскоре, спустя сотню неторопливых весельных взмахов, должен был повернуть к северу. Все рыцари здесь, на кормовой надстройке, собрались около меня полукругом и, закутавшись поплотнее в шерстяные плащи, готовились греться целую ночь у комелька моего рассказа. Они хотели вновь оказаться в Египте, двадцатью пятью годами раньше. Их глаза блестели.

Делать было нечего, и я протянув руку, указал на огонек Яффского маяка.

— Сам султан говорил мне это: когда он помчался навстречу франку, ему показалось, что вокруг разом пала ночь, хотя солнце только коснулось дальних холмов. Он ничего не видел, кроме острия вражеской пики, которое сверкало в закатных лучах.

* * *

Надо признать, что, хотя Юсуф к тому дню прожил на свете почти три десятка лет, он еще ни разу не участвовал ни в одной жестокой битве. Однажды он защищал крепость под началом своего дяди Ширку, да и то чужую, но никогда вокруг него не кружился яростный вихрь смерти, не звенели сабли, не ломались копья, не падали всадники, не грызлись друг с другом кони, клубы пыли не пахли кровью. И сам он еще ни разу не рубил врагов направо и налево, сидя в седле, не пробивался сквозь них, как сквозь заросли тростника и никогда не покидал поля брани в одеждах, отяжелевших и покоробившихся от чужой крови.

И вот оно — самое невероятное признание: султан, покоривший двенадцать стран, никогда не любил сражения и войны. Вспомните о том, как в ночь рождения его пуповина упала между саблей и каламом. И только отец заметил, что — чуть, на волос, ближе к каламу.

Юсуф ожидал, что Всемогущий Аллах позволит ему стать факихом[79] и не менее мудрым кади, наконец — везирем умного эмира или самого атабека, а в конце жизни даже сделает его мудрым вали. Но среди своей родни он не хотел об этом заикаться, ибо его отец недолюбливал законников, а дядя — тот просто поднял бы его на смех, что он и так делал всякий раз, если замечал племянника с книжкой в руке.

Вероятно и даже несомненно то, что дядя, смеясь, тоже исполнял волю Аллаха, раз Всемогущий в один прекрасный день, а вернее — вечер, и далеко не прекрасный, послал посреди пустыни навстречу Юсуфу безумного франка с копьем наперевес.

Юсуфу казалось, что на кончике вражеской пики уже сверкает не закатный луч солнца, а капля его собственной крови. Ибо нельзя было сомневаться и в том, что франк выдержал в своей жизни не один десяток таких поединков. К тому же он был лучше защищен.

И тогда Юсуф вспомнил один прием игры в поло, которым он прекрасно владел. Можно было отнять мяч у соперника, «нырнув» с седла глубоко вниз и при этом резко развернув коня — так, чтобы конь невольно отпихнул в сторону коня соперника. А почему бы при этом приеме нанести удар не по маленькому мячику, катящемуся по земле, а — снизу вверх, по голове противника?

Когда от быстроты сближения закатная искра на кончике франкского копья вытянулась в молнию, Юсуф нырнул прямо под нее и ткнул своей пикой вверх и чуть вправо.

Наконечник с визгом скользнул по вражеской кольчуге, пика «провалилась», раздался треск. Юсуфа дернуло в сторону, словно сам франк потащил его за обломок копья, и он, не удержавшись верхом, распластался на земле.

Мигом позже послышался глухой удар в стороне.

Живо вскочив на ноги, Юсуф первым делом увидел грузного коня, потерявший своего седока. Вернее, то был черный абрис коня на парче пустынного заката. Оказалось, что глухой раскат грома ознаменовал падение соперника.

Судорожно вздохнув и так же судорожно выхватив саблю, Юсуф побежал к поверженному кафиру, лежавшему на спине и бесстрастно глядевшему в небеса. Втайне Юсуф надеялся, что тот пьян. Известно, что пьяный и пустыню переплюнет, и тысяча для него — не войско. А франки нередко заливали себе в глотку перед битвой целый бурдюк храбрости. Осторожно подступив к врагу, Юсуф даже немного склонился над ним и принюхался.

— Говорят, в этой местности водится лев, — вдруг совершенно спокойно проговорил франк на чистом арабском языке, и Юсуф отскочил от него, как от проснувшегося льва.

— Я решил поохотиться на него, но мне не повезло. Ты не видел его, славный воин? — спросил франк.

Юсуф не знал, что ответить.

Франк стал приподниматься и заскрежетал зубами от боли.

Пика Юсуфа прошла под правой рукой франка и, скользнув по броне, легла на его левую руку, державшую щит, чуть выше сгиба локтя. При стремительном встречном движении прочное древко сломало франку кость предплечья и, треснув само, ударило его по голове, рассекши скулу и висок. На миг противник Юсуфа потерял сознание и вывалился из седла.

— Редкий прием, но не слишком удачный, — заметил франк. — Но сегодня тебе повезло… — И он добавил как ни в чем не бывало: — Искусный воин, не мог бы ты мне помочь подняться?