Султан и его враги. Том 2 - [4]

— Да, да! Твоя правда! — воскликнул Гуссейн-Авни-паша.

— Убеди султана, что войско безгранично предано ему и готово содействовать ему в перевороте, который должен передать престол принцу Юссуфу. Это ободрит его и побудит к решительным действиям…

— Это будет предательство! — пробормотал паша.

— В твоей власти возвести на престол принца Юссуфа или…

— Ни за что! Никогда не бывать этому! — поспешил воскликнуть Гуссейн.

— Тогда прими во внимание мой совет! Заставь султана верить в успех насильственной меры, и он ухватится за нее, если ты только обнадежишь его в содействии войска! Больше тебе ничего не надо делать, благородный паша: султан и принц Юссуф сами бросятся в пропасть, дело обойдется без нашей помощи!

— Пусть будет так! Я ваш! — отвечал военный министр, и этим словом была решена участь султана и Юссуфа.

— Они падут, чего они вполне и заслуживают, благородный паша! В добрый час! — закончил Мансур этот тайный и столь богатый последствиями разговор. Затем он вместе с военным министром вышел из зала совета и провел его через всю галерею до самого выхода.

Там они расстались.

Мансур-эфенди, торжествуя, вернулся в башню Мудрецов, а Гуссейн-Авни-паша в своем экипаже поехал в город, который все еще утопал в море света, уныние и неудовольствие толпы были заглушены блеском праздника.

II. Предатель

Между тем Сади так сильно возвысился в милости не только у великого визиря, по и у султана, что уже причислялся к визирям, не имея еще в действительности этого титула. Сильное, непреодолимое желание подниматься все выше и выше по пути к славе наполняло его душу, и в сердце его не было другой мысли, как только сделаться необходимым султану.

Но великодушие Сади побуждало его, кроме того, преследовать еще и другую цель — облегчить бедствия народа! Махмуд-паша, великий визирь, нисколько не заботился о том, что положение низших классов во всем государстве с каждым днем становилось все ужаснее, его занимали только свои дипломатические планы, о внутренних же делах государства он очень мало беспокоился и менее всего думал о бедах несчастного народа.

Сади счел задачей своей жизни внять страданиям народа, он хотел воспользоваться своим высоким положением не для своего личного обогащения, как это делало большинство других сановников, а для облегчения жизни народа.

Эти стремления возбуждали в высших кругах чиновников только затаенный смех, а муширы и советники шептали друг другу, что эти человеколюбивые стремления молодого паши скоро кончатся. Другие же полагали, что он должен питать слишком смелые замыслы на будущее, стремясь сделаться любимцем народа, и что это легко может ему удаться, так как вместе с рукой принцессы ему достанутся несметные богатства.

Новый визирь Рашид-паша, а также Гуссейн-Авни-паша выказывали ему большое расположение, и Сади был слишком доверчив, чтобы видеть за этим еще что-нибудь, кроме желания подружиться с ним.

Сади сам был чужд всякого лукавства. Его исполненная благородных планов и стремлений душа, его жаждущий великих подвигов ум и в других не подозревал ничего дурного, а потому он чистосердечно и с радостью примкнул к новым друзьям.

То, что он в этом бурном порывистом стремлении к славе и почестям забыл Рецию, что бледный образ ее являлся ему только во сне, — виной этому было проснувшееся в нем честолюбие, которое заглушало все остальные чувства, но все-таки не могло уничтожить его благородства и великодушия.

Первое время часто по ночам, когда он покоился на мягких подушках, когда блеск и свет гасли вокруг и безмолвие ночи окружало его, в воображении его рисовался прекрасный образ Реции, слышался ее нежный голос, называвший его по имени. Он вскакивал с постели, и имя Реции замирало у него на устах.

Утром же образ ее бледнел перед хлопотами во дворцах, перед просьбами бедных просителей, которым покровительствовал Сади, перед отношениями с визирями и министрами, перед блеском трона, к ступеням которого он мог приблизиться. Потом исчезал образ, терялось воспоминание, внутренний голос, напоминавший ему о Реции, был заглушен суетой мира, жаждой подвигов.

Упоенным взорам молодого паши представлялось блестящее светило трона, заманчивая высота, и он чувствовал, что здесь найдется для него столько дел, сколько едва он мог вынести. Он чувствовал, что здесь при таком высоком положении необходимо честное сердце, бьющееся для блага народа и султана. И на нем лежала обязанность занять это место, которого недоставало при дворе, и выполнить все связанные с ним обязанности.

Через несколько дней после праздника султана Гассан и Сади встретились в Беглербеге.

— Очень рад, что встретил тебя, — сказал Гассан, входя вместе с Сади в пустую комнату по соседству с кабинетом султана.

— Ты хочешь что-нибудь передать мне?

— Предостеречь тебя, — отвечал Гассан.

— Предостеречь? И какой у тебя торжественный вид!

— Это потому, что мое предостережение очень важно.

— Относительно кого же намерен ты предостерегать меня, Гассан?

— Относительно новых друзей.

Сади с удивлением и вопросительно поглядел на своего товарища.

— Я все еще не понимаю тебя, — сказал он.

— Ты собираешься примкнуть к Рашиду и Гуссейну.