Сулла - [4]
– Слыхали? – проговорил Сулла, все еще целясь пальцем прямо Фронтану в грудь, точно дротиком. – Слыхали? А ведь он только слыхом слыхал. Тогда Фронтан был еще молод. Но что бы он сказал, если бы присутствовал в Африке, если бы стоял – вот так – рядом со мной и трусливым Марием? Я уверен, что Фронтан не на шутку бы плевался… И этот Марий теперь вершит кровавые дела в Риме? И на что он надеется? На плебеев, с которыми он заигрывает? Я спрашиваю вас – на что? На войско, которое не желает воевать под его началом?
Сулла пододвинул к себе скамью, сел на нее и начал рассказ про то, что случилось в Риме в эти дни. Он говорил глухим, потусторонним голосом. И голос этот словно шел из глубины Мамертинской темницы. Из самого колодца ее, ниже которого только царство теней.
В Риме, если говорить по правде, нет ничего необычного. Напротив, все обычно, если иметь в виду, что власть захватили малодушные, но злые люди во главе с Гаем Марием. Неслыханное словоизвержение сочетается с полнейшим отсутствием желания работать на благо всего римского парода. Шпынять, без конца шпынять родовитую знать, цвет Рима, и растить из грязи новую, заискивать перед нищими – вот первейшее желание Мария и его своры. Возможно ли такое? Марианцы грабят и убивают политических противников, особенно сторонников Суллы. Но позвольте, с каких это пор в Риме перестали терпеть своих противников, перестали терпеть оппозицию и целиком уповают на своих единомышленников?..
– Явно наметилось два течения, – продолжал Сулла деловито и даже чуть бесстрастно. Глаза его сделались водянистыми, и усталость сильнее проглядывала в них. – Первое течение: возмущение Марием, присваивающим себе диктаторские полномочия, чтобы расправиться со своими противниками исконными и врагами случайными. При этом, как вы сами понимаете, ничего общего нет с борьбою против настоящих врагов отечества. Истинные враги живут себе припеваючи на Палатине и на своих загородных виллах. Истинные враги отечества жиреют, богатеют и посмеиваются над дураками, которые бьются друг с другом, отводя беду от врагов Рима.
Сулла зорко следил за выражением лиц своих слушателей; не наскучила ли им его речь? Падают ли его слова на взрыхленную почву или ее еще предстоит возделать? По сердцу ли им то, что они слышат из уст его, или же равнодушны к нему? Он взвешивал все это тщательно, ему надо было точно знать, как воспринимают его слова высшие командиры войска, находящегося в укрепленном лагере близ города Нолы. Ибо это войско есть ядро той силы, которая сокрушит не только Митридата, но и кой-кого из тех, кто поближе отсюда, от Нолы. Его поблекший взгляд видел глубже и дальше, чем это полагали его друзья. Он слышал дыхание воинов и биение их сердец лучше, чем это можно было думать. И специально для них, этих солдафонов, вставил нужное словечко. Он сказал тоном вполне равнодушным, словно гром не грозил из-за туч, словно молния не могла сверкнуть над знаменем, которое висело над этой палаткой:
– Позвал меня этот старикашка Марий. Правый глаз оплыл, словно подбитый в драке. Щеки висят, точно куски позавчерашнего мяса в мясной лавке. Передние зубы у него выпали. Вместо них – зубы из слоновой кости. Видно, мешают они ему, потому что шепелявит. Говорит мне; «Сулла, дай мне твою руку на дружбу. Негоже нам враждовать. Этих твоих солдатиков перебьем малость за ослушание…» Как это, говорю, «перебьем малость»? «А так, говорит, устроим децимацию, а офицеров – в Мамертинскую тюрьму, – тюремщики сами там разберутся с ними…»
Сулла замолчал. В палатке стало тихо-тихо. Казалось, никто не дышал здесь. И все это оттого, что гнев обуял солдатские сердца от предводителей легиона до центурионов, не раз проливавших свою кровь за процветание Римской республики.
Децим выразил то, что у всех было на уме. Он сказал так:
– Проклятие Марию! Он завидует нам и нашему походу в страну Митридата. Мы говорим ему: смерть тебе, изменник, подлый враг отечества, богами отвергнутый старикашка!
– К этому мне нечего добавить, – сказал квестор Руф. Он встал во весь свой неказистый рост, потряс кулаками и, багровея от гнева, выкрикнул: – Смерть Марию и всем его последышам!
– Смерть! Смерть! Смерть! – повторили хором все присутствовавшие. Все до единого. Молчал только Сулла.
– Я понимаю вас и разделяю ваш гнев, – сказал он жестко. – Я предупредил его: «Нет, Марий, негоже казнить преданное воинство, негоже гневить богов несправедливым делом. Мнение мое таково: мы садимся на триремы и отплываем в Диррахиум. Оттуда лежит прямой путь во Фракию, Аттику и в Понтийское царство Митридата. Мы научим врагов наших уважать римский правопорядок. Мы вышибем наместников Митридатовых из Фракии и Аттики, прогоним отовсюду, чтобы не путались они в наших ногах. А воинов наших – наградим. Мы дадим им все, что они заслужат в этом походе». Так сказал я.
– А он? – спросил Фронтан.
– Что же он, этот ублюдок?
– Что посмел он сказать?
Это говорили центурионы. И каждый из них взялся за меч, словно перед ними предстал Марий самолично.
– Что – он? – Сулла ухмыльнулся. Прижал платок к вспотевшему наусью. – Что он? Разве это требует разъяснений? Все свое: дескать, нужна примерная децимация, только децимация, а для битвы в Малой Азии мы найдем более достойные легионы.
Настоящий сборник рассказов абхазских писателей третий по счету. Первый вышел в 1950 году, второй — в 1962 году. Каждый из них по-своему отражает определенный этап развития жанра абхазского рассказа со дня его зарождения до наших дней. Однако в отличие от предыдущих сборников, в новом сборнике мы попытались представить достижения национальной новеллистики, придать ему характер антологии. При отборе рассказов для нашего сборника мы прежде всего руководствовались их значением в истории развития абхазской художественной литературы вообще и жанра малой прозы в частности.
«… Омара Хайяма нельзя отдавать прошлому. Это развивающаяся субстанция, ибо поэзия Хайяма – плоть от плоти народа. Куда бы вы ни пришли, в какой бы уголок Ирана ни приехали, на вас смотрит умный иронический взгляд Омара Хайяма. И вы непременно услышите его слова: «Ты жив – так радуйся, Хайям!»Да, Омар Хайям жив и поныне. Он будет жить вечно, вековечно. Рядом со всем живым. Со всем, что движется вперед. …».
«… Мин-ав почесал волосатую грудь и задумался.– Не верю, – повторил он в задумчивости.– Они выбросили все куски мяса, – объясняли ему. – Они сказали: «Он был нашим другом, и мы не станем есть его мясо». Он сказал – «Это мясо не пройдет в горло». Она сказала: «Мы не притронемся к мясу нашего друга, мы не станем грызть его хрящей, мы не станем обгладывать его костей». Он сказал: «Мой друг спасал мне жизнь. Еще вчера – пока не сорвался он с кручи – шли мы в обнимку в поисках дичи…» Да-вим бросил мясо, Шава бросила мясо.
«… – Почтенный старец, мы слушали тебя и поняли тебя, как могли. Мы хотим предложить тебе три вопроса.– Говори же, – сказал апостол, которому, не страшны были никакие подвохи, ибо бог благоволил к нему.– Вот первый, – сказал Сум. – Верно ли, что твой господин по имени Иисус Христос, сын человеческий, и верно ли, что он властвует над человеком в этом мире и в мире потустороннем?Апостол воскликнул, и голос его был как гром:– Истинно! Мы рабы его здесь и рабы его там, в царстве мертвых, ибо он господин всему – живому и мертвому!Абасги поняли старца.– Ответствуй, – продолжал Сум, – верно ли, что твой господин рожден от женщины?– Истинно так! – предвкушая близкую победу, сказал святой апостол.Сум сказал:– Скажи нам, почтенный старец, как согласуется учение твоего господина с учениями мудрых эллинов по имени Платон и по имени Аристотель? …».
Рассказ о том, как у Джоаккино Россини возник замысел написать оперу «Севильский цирюльник».
«… Нуннам для начала покрыл все тело изображения, от головы до ног, желтой земляной краской и щеки выделил красной землей. Белую землю он приберегал для глаз и зубов, а черную – для волос.Нуннам нанес серую краску на то место, где полагается быть зрачкам. Посреди серых кругов он поставил черные точки, и вдруг ожило лицо на холодном камне.Нуннам даже испугался. Он не знал, кто это – отец его или старший сын, друг или враг? На него глядел человек, двойник человека, и это поразило художника. Нуннам упал наземь, не смея поднять глаз на произведение рук своих.Затем он встал и продолжал работу.
«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.
«Фараон Эхнатон» — повествование об одной из узловых эпох истории Египта (начало XIV века до н. э.), особенно богатой гениями зодчества, ваяния и живописи.
Исторические романы Георгия Гулиа составляют своеобразную трилогию, хотя они и охватывают разные эпохи, разные государства, судьбы разных людей. В романах рассказывается о поре рабовладельчества, о распрях в среде господствующей аристократии, о положении народных масс, о культуре и быте народов, оставивших глубокий след в мировой истории.Место действия романа «Человек из Афин» – Древняя Греция второй половины V века до н. э. Писатель изображает время Перикла, высшую точку расцвета Афин.