Суховей - [7]

Спустя время, табачную фабрику выкупила западная компания и начала модернизацию производства. Родителей пригласили на работу. Жизнь начала налаживаться, зарплаты постоянно росли, но и работа стала более напряжённая и ненормированная.

В один из дней, когда на заводе шёл очередной из бесконечных ремонтов, отец проводил осмотр цеха. Проходя над табачными станками, по мосткам, он сорвался вниз с плохо закреплённой лестницы. В компании, на удивление, признали вину в полной мере, и начали выплачивать компенсации. Но только через три месяца папа более-менее пошёл на поправку: стал чётко узнавать нас с мамой, шевелить рукой, начала восстанавливаться речь. После выписки из больницы появились новые проблемы. Наша многоэтажка была совсем не пригодна для проживания инвалида: коляска не входила в лифт, а из подъезда не было никакого съезда. Отец хоть и постепенно поправлялся, но жизнь в заточении не сильно этому способствовала. Ситуация резко изменилась, когда к папе приехал его старый друг из Подмосковья. Увидев наше положение, он предложил перебираться жить на природу, в свой коттеджный посёлок на Ленинградке. Решение было, на первый взгляд, сложное, но и единственно верное, и оно было принято. Сбережений и компенсаций хватило на то, чтобы купить участок и за два года выстроить небольшой, но добротный и продуманный дом. Очень помог папин друг. К тому времени я уже учился в Петербурге, на втором курсе госуниверситета аэрокосмического приборостроения на кафедре защиты информации. Первый курс я скитался по съёмным комнатам, но на втором — пробился в общежитие. А во время моего третьего года обучения, родители продали нашу большую квартиру в Саратове и купили скромную, но уютную квартирку в новостройке на Васильевском острове, где я и обитаю по сей день.

Вагон дёрнулся, притормаживая, и люди засуетились. Плотность туристов значительно возросла, слышалась иностранная речь на все лады. Ещё бы: центр, «Исаакий». Мне тоже подниматься на поверхность здесь, на «Адмиралтейской», воздушный потолок и витражи которой всегда поднимали мне настроение. Выходя из вагона, ощутил неповторимый, и так любимый мной, подземный ветер метро, состоящий из тёплого воздуха и неповторимого сочетания запахов смазочных материалов, пропитки для шпал и, иногда, еды.

Поднявшись по бесконечному, на первый взгляд, эскалатору, выбрался на свежий воздух, если таким можно назвать воздух, в центре мегаполиса. Наверху сразу стало понятно, куда идти — вниз, к набережной. Вдоль реки я прошёл два полных квартала и без труда обнаружил арку, о которой рассказывал профессор. К этому времени солнечное, ещё час назад, небо, заволокло тучами. Стало прохладно, особенно вблизи воды.

Я проследовал в ворота, и оказался в довольно широком внутреннем дворе. Здесь было несколько заведений, но мне нужна была деревянная дверь без опознавательных знаков. Я сообщил через аудиопанель о цели своего визита, и через минуту был уже внутри здания, пройдя через портал с незамысловатым барельефом. Но оказавшись в совсем небольшом вестибюле, я несколько оцепенел от его убранства. Казалось, что из суетного питерского дня, я шагнул сразу в середину XIX века, куда-то, в одну из гостиных в центре Лондона. Примерно так я представлял себе апартаменты Миссис Хадсон, читая и перечитывая романы Конан Дойля в юношестве.

Интерьер был оформлен до середины стен темными, резными деревянными панелями; далее, до потолка поднималась благородная, бордовая обивка. Крестовый свод комнаты украшала фреска, передающая, как мне показалось, некий библейский сюжет. Два уличных окна и стеклянное обрамление двери были искусными витражами и добавляли помещению сказочности. В одном конце холла находилось раскидистое растение, которое занимало всю стену, а напротив, стоял небольшой круглый стол и два кожаных антикварных кресла.

Я так впечатлился, что не сразу заметил девушку, стоящую за приёмной стойкой, прямо от входа.

— Здравствуйте, ещё раз. Ваш офис заворожил меня, — поприветствовал я сотрудницу и манерно раскашлялся.

— Нестрашно, вы не первый зачарованный, проходите, — ответила она, и тепло улыбнулась. — Лев Борисович готов принять.

С обеих сторон от стойки располагались двери, мы направились в левую. Сама стойка, к слову, не была рабочим местом, за ней никто не сидел, она была оборудована только переговорным устройством. Девушка шла впереди, размеренно покачивая бёдрами, а я снова рассматривал отделку, не широкого, но не уступающего вестибюлю по благородству, коридора. Здесь были те же деревянные панели и бархат. Пространство освещалось медными светильниками с матовыми плафонами. В коридоре имелось три пары массивных дверей с номерами, а в простенках между ними висели рукописные портреты неизвестных мне людей, разных эпох и стилей. Мы проследовали до крайней левой двери, куда я и шагнул, навстречу интригующим предложениям.

Профессор Лавров принимал в просторном кабинете, соответствующем по стилю, виденным мною ранее, помещениям. Это был пожилой, полноватый, но коренастый человек, с короткой стрижкой и седой, идеально ухоженной бородой. Учреждение, в которое я попал, было явно не из бедных. В глаза то и дело бросались элементы технического оснащения, явно высокого класса. На рабочем столе профессора стоял моноблочный персональный компьютер, такого футуристического вида, что я не смог даже предположить ни производителя, ни модель устройства. И вообще, я засвидетельствовал в себе крайне нетипичное поведение: я никогда так жадно не глазел по сторонам, будучи приглашённым в незнакомое место. А здесь глаза цеплялись за каждую мелочь. Каждая вещь несла некий смысл и была совершенна по форме и назначению. Оборудование и отделка этого офиса не шла ни в какое сравнение с ультра-модными и шикарными интерьерами больших боссов, в которых мне доводилось побывать.