Сухая беда - [5]

- Знать, попортилась, Афанасий Львович, давно уж в руки не брала, говорит она и снова отходит к столу.

То поднося вина, то рассказывая о гитаре, то жалуясь, что разучилась играть, Степанида Егоровна все время, пока Курганов подвязывал и пробовал струны, переговаривалась с ним, возбуждая зависть в гостях, а когда тот и сам подошел к столу и, настроив гитару, предложил спеть, то хозяйка, а за ней и гости хором затянули "Милую", но сбились, расхохотались и запели "Крамбамбули", продолжая чокаться и подливать в стаканы. Заглушая нестройный хор, кто-то громко запел, указывая обеими руками на Курганова:

Приехал на ярмарку ухарь-купец,

Ухарь-купец, удалой молодец...

Феня, притаившись за дверью, не спускала глаз с Афанасия Львовича. Ей было приятно смотреть, как он иногда развалится на диване, как неожиданно встанет, чокнется и выпьет вина, или проведет рукой по струнам, или запоет...

Какие у него добрые глаза, и как он весел! Другие тоже сидят и пьют, хохочут, кричат, но видно, что они все пьяны и грубы, а он такой добрый-добрый... Фене нравился больше всего голос Курганова; в нем было ч го-то душевное и простое. Но отчего же голос его такой грустный, когда он поет? Все радуются и кричат, а у Фени от этого голоса щемит на сердце и хочется заплакать...

...Всю ночь не смыкал я, бывало, очей,

Томился и думал я только о ней.

Теперь все прошло Пролетела весна,

И молодость жизни далеко ушла ..

раздавался голос Курганова, и Фене казалось, что Афанасий Львович действительно о чем-то горюет, и, улыбаясь, она думала: "Хороший... добрый человек!.."

.. А старость все ближе и ближе подходит,

Готовлюсь я в вечность совсем перейти,

А счастье все дальше.. да дальше уходит...

Гостей веселило пение Курганова, и когда он кончил, все зашумели, полезли с ним чокаться, а Фене казалось, что он, может быть, плачет и ему не до вина.

- Эй! Кто там!.. Максимка!.. - закричал неожиданно Курганов, хлопая в ладоши. - Максимка!.. Шампанского сюда!

У Фени екнуло сердце. Она хотела было убежать, но заколебалась и, наконец, сделала шаг вперед и вошла в эту дымную комнату, куда ей было запрещено показываться.

- Что прикажете, Афанасий Львович? - проговорила Феня, останавливаясь на пороге.

Но вместо приказания Курганов протянул вперед руки и весело воскликнул:

- А, Фенюша! Иди! Иди сюда! Я уж давно про тебя спрашиваю.

Степанида Егоровна молча положила гитару и, пожав плечами, недовольная, вышла из комнаты.

- Что прикажете, Афанасий Львович? - снова повторила Феня, опуская глаза и не двигаясь с места.

Ее появление заинтересовало гостей. Начали переглядываться, подмигивать в сторону Курганова и улыбаться, а находившийся тут же в компании татарин в цветной тюбетейке, пивший пиво, грузно поднялся из-за стола и, подойдя к Фене, начал ее рассматривать, повторяя вполголоса - "Хор-руш товар! хоруш товар!"

Курганов взял его за плечи, молча повернул и посадил снова за стол.

- Пей, Хасан, за мое здоровье, а за товарами завтра придешь.

Все захохотали, и смущенный татарин, взявшись снова за пиво, проговорил с усмешкой:

- Скупой караванбаш, аи, бачка, скупой! Все себе берет, гостям ничего не дает...

Феня не обратила внимания на улыбки и шутки гостей и молча дожидалась приказаний Курганова.

- Вот чго, Феня, - сказал Афанасий Львович: - вели Максиму подать шампанское... все давай!., весь кулек!..

А ты позови бабушку да скажи, чтоб непременно пришла.

И сама приходи. Слышишь?

- Я не могу, Афанасий Львович, - прошептала Феня. - Я лучше здесь, в коридоре, побуду.

- Говорю, приходи! Не придешь, так приведу сам. Да Емельяниха пусть тоже приходит. Никаких отговорок чтоб не было. Понимаешь?

- Тащи сюда всех! - послышались голоса. - Хозяйку сюда! Шампанского!

Поднялся веселый крик и смех.

- Ну, живо, Феня! - командовал между тем Афанасий Львович, беря ее за руку. - Скажи Степаниде Егоровне, что гости, мол, сердятся. Присылай их обеих!

Не успела Феня повернуться и выйти в коридор, как чья-то холодная костлявая рука схватила ее за волосы и поволокла вперед в темноту. Потом раздалась пощечина. Затем застучали быстрые шаги Фени, молча сбегавшей по лестнице с мокрым от слез и закрытым ладонью лицом.

Поданное шампанское еще больше развеселило гостей; к тому же вернулась Степанида Егоровна, а за нею вошла и сама Емельяниха, надевшая для парада чепец и на плечи большой персидский платок. Она всем приветливо улыбалась и, когда ей наливали вина, отодвигала стакан и говорила.

- Сами кушайте на здоровье, дорогие гости! Благодарю покорно.

- Ну, выпей, бабушка! - приставал к ней Курганов, пододвигая стакан.

Емельяниха его отодвигала и говорила:

- Сами кушайте, Афанасий Львович!

Курганов снова придвигал стакан:

- Ну, выпей, Емельяновна!

И они продолжали двигать друг к другу стакан до тех пор, пока Курганов не зацепил его рукавом и вино пролилось на скатерть.

- Эх, старая! - весело воскликнул он и потянулся за новым стаканом.

- Говорю, батюшка: угощать меня - только добро портить.

- Ну, уж теперь не уйдешь! Пей, Емельяновна.

Начались тосты: сперва за Курганова, потом за хозяек, потом за каждого из гостей. Пир разыгрывался не на шутку. Пили уже без разбора - и коньяк и шампанское; окурки бросали куда попало; под столом катались пустые бутылки, вино проливалось на скатерть, и у гитары, переходившей из рук в руки, оборвали струну.