Суета сует. Бегство из Вампирского Узла - [123]

– Клянусь тебе, Раду, – провозгласил султан, – я свергну с трона это чудовище. И поставлю тебя во главе Валахии!

– Но, Мехмет, – тихо проговорил Раду, – я тоже чудовище.

Ночь

...и поезд тронулся.

За окном проносились пейзажи... нет, не просто пейзажи: миры... такие разные миры.

Новая Гвинея была словно соткана из ткани фантазий; словно сама Луна отполировала ее зеленую поверхность своим призрачным светом. Одинокие деревеньки, разбросанные тут и там... жители деревень иногда слышали странный звук, как будто мимо проносится поезд, но, конечно, не видели никакого поезда: он летел в шелесте ветра, мчался на всех парах сквозь густой, влажный подлесок... щебет ночных птиц был гудком этого поезда, призывное кваканье лягушек – стуком колес.

Если вжаться лицом в стекло, там, в ночи, омываемой лунным светом, можно увидеть такое, что всегда остается невидимым. Гору, где колдуны все еще молятся Ахура-Мазде; пещеру Сивиллы Кумской, где она до сих пор изрекает свои пророчества; древний замок Тиффуже, где Жиль де Рэ, герцог Синяя Борода, продолжает пытать и калечить детей; костер, на котором сжигают Жанну д'Арк; развесистую смоковницу, на ветвях которой все еще вешают Салемских ведьм.

– Смотри, – сказал Тимми. Мимо них проплывали улицы Нью-Йорка, аллеи Тауберга, мощеные улочки старого Лондона... величественные здания Константинополя... Карпатские горы.

За этими горами виднелась еще одна гора: огненная гора, которая все еще пробивала себе путь наверх, к небу, из недр земли. Иногда ее можно было рассмотреть в разъемах между накладывающимися друг на друга иллюзиями. Взгляду открывалась то легкая дымка, то ярко-огненные языки лавы в черной ночи. Ее называли разными именами, чаще всего – Горой рока... а еще – холмом Тимми, или Преисподней, или Олимпом – обителью богов.

В какой-то момент они пересекли границу Папуа – Новой Гвинеи. Об этом им сообщил Леви, и еще это можно было понять по тому, что настроение двух меланезийцев, их сопровождавших, заметно улучшилось. Леви сказал, они были членами Фронта освобождения, который сражался за Объединенную Новую Гвинею. Их схватили, но Леви освободил их, поручившись за них перед индонезийскими полицейскими, которые уже готовы были их растерзать.

Сколько еще нерассказанных историй! – подумал Тимми Валентайн. И теперь все эти истории подходят к концу. Да, конец уже скоро. Совсем-совсем скоро.

Он сам, Стивен, Пи-Джей и Карла по очереди дежурили у гроба леди Хит – на тот случай, если она вдруг начнет просыпаться.

Она не просыпалась, но и нельзя было сказать, что она умерла. Трупное разложение не тронуло ее тела: она зависла где-то на перепутье между смертью и бессмертием.

И только в самом конце их путешествия они смогут узнать, какой из этих путей она выберет.

Ангел

– А что делать мне? – спросил Лоран МакКендлз.

– То, что ты делаешь лучше всего, – сказал Эйнджел Тодд. – Рисовать мертвых женщин. Ведь ты еще не закончил серию. Осталась еще одна, не нарисованная. Моя последняя жертва, последний взмах моей острой косы на поляне истории.

– Что ты хочешь сказать? – Лорану вдруг стало страшно. – Только не говори, что это Хит!

Но он уже знал ответ.

– И на этот раз у тебя будет что-то получше обычных красок. Это будет твоя лучшая картина, и ты напишешь ее своей душой. Знаешь, ведь ты можешь сделать так, чтобы произошло чудо.

– Чудо?

– Ты приведешь ее сюда... на край бездны... и тогда мы посмотрим, захочет ли она прыгнуть?

И ангел засмеялся.

Ночь

...а поезд все мчался сквозь ночь.

Ночь

Пи-Джей проснулся. Ему приснилась мама, Шанна Галлахер. Дело было зимой. Мама сидела у камина в их доме в Узле, а он выбрался из постели, проснувшись посреди ночи, непонятно почему, может быть, потому что описался во сне, и теперь ему нужно было, чтобы его кто-то утешил. Он протянул к ней ручки, прошептал: «Мамочка», – но когда она обернулась, чтобы обнять его, его прикосновение разбило ее, словно хрупкую вазу, которую уже никогда не склеишь; а потом он смотрел на огонь в камине и видел чертей, танцующих в пламени...

Ночь

Ему снилось, что кожа Памины висела на копье, развеваясь на ветру, словно одно из страшных знамен Дракулы...

Память: 1462

Тирговист пал. Пал и последний оплот – Аргес; Дракула бежал в Трансильванию и попал в плен к Маттиасу, королю Венгрии.

И вот он снова закован в цепи. Снова – в темнице, уже в другой, – но разве не все тюрьмы одинаковы? И мальчик-вампир снова пришел к нему и позвал из сумрака:

– Дракула, Дракула.

– Меня так давно уже не называют моим детским именем, – сказал Дракула, – по крайней мере в лицо. Ты не должен звать меня так: я все еще воевода, и мое христианское имя – Влад.

– Неужели ты не узнаешь меня?

Дракула задумался. В тусклом, неверном свете одинокого факела его лицо казалось старым и изможденным.

– Ты говоришь так, словно ты – Раду. Но Раду уже должен быть молодым мужчиной. Твой голос... это голос из прошлого. Неужели я брежу? И ты – просто плод моего воспаленного воображения.

– Нет, – сказал Раду.

– Тогда, должно быть, ты – дух.

– В каком-то смысле – да.

– Если ты дух, значит, ты мертвый. А если так, то тебе лучше исчезнуть. Мне противна сама мысль о тебе и об этом турке... я думал о тебе каждый раз, когда вгонял кол в кого-нибудь из моих непокорных подданных... или в кого-то из этих турок... я много думал о тебе... и о том, как отомстить за тебя. Но тогда я был слаб. Тогда, но не теперь. Может быть, все бы сложилось иначе, будь я красавцем... я, а не ты... Может быть, если бы на твоем месте был я, я заколол бы Мехмета в его постели, когда он попытался бы меня изнасиловать. Господи, я не знаю. Как я любил тебя, брат! И чем ты мне отплатил? Сколько боли ты мне принес!