Судьбы Серапионов - [194]

Спичек два коробка,

Мыло, кусок леденца,

А вечером сверх пайка

Шесть золотников свинца.

У Тихонова большое беллетристическое дарование: очень зоркий глаз, очень живой словарь. Но едва ли из него разовьется поэт, это один из тех людей, которые растут в ширину, а не в глубину, и вскоре ему, вероятно, покажутся бедными и слабыми средства поэта.

О Полонской знали в Петербурге довольно давно. Она работала с М. Л. Лозинским над переводом Эредиа. Я помню, как лет пять назад, на одном из полушуточных поэтических состязаний, она в четверть часа написала вполне правильный сонет на заданную тему.

Выпустила она сборник в конце 21 года и после этого написала ряд стихотворений, во многих отношениях замечательных.

От Полонской, в противоположность Тихонову, нельзя много ждать. Ее дарование несомненно ограничено. Но у нее есть ум и воля. В стихах ее есть помесь гражданской сентиментальности с привкусом «Русского богатства» и какой-то бодлеровской очень мужественной горечи. Из всех поэтов, затрагивающих общественные темы, она одна нашла свой голос. После широковещательных, унылых, лживо восторженных излияний Анны Радловой, так же как и после более приятных и более честных упражнений пролет-культовцев, стихи Полонской о жизни «страшных лет России» заставляют насторожиться.

1923.

П. С. КОГАН

Из книги «Литература этих лет. 1917–1923»

«Пора сказать, что некоммунистический рассказ может быть бездарным, но может быть и гениальным».

Это заявление сделал один из Серапионовых братьев Лев Лунц… Я держусь другого мнения. Я убежден, что в наше время гениален только коммунизм и им обвеяное. Все остальное в Европе сегодня бездарно и непроходимо банально… Но если бы в данный момент в России, или среди эмигрантов, или даже вообще в европейской литературе появился гениальный религиозный роман, я отказался бы от своих марксистских убеждений и сдал бы все позиции Лунцу. Увы, нового «Духа христианства» сейчас быть не может, и сколько бы ни тужился Мережковский, кроме давно пережеванной болтовни, он ничего из себя не добудет. Все религиозное в 1923 году может быть только бездарным по очень простой причине. Творческое, развертывающееся, осложняющееся, схватывающее и преобразующее природу и жизнь, все то, что дает импульс к образованию новых навыков, а с ними новых идей и настроений, словом, все то, что создает нового человека, — получает питание не в плоскости религиозной, а на тех путях, по которым идет коммунистическая революция. Такова логика истории, таков производственный момент, современниками коего нам с Лунцем пришлось быть. Братьям хочется быть беззаконными кометами, но они, против своей воли очутились в кругу расчисленных светил. Возникновение литературного произведения подчинено определенным законам, на которые марксистская эстетическая мысль постепенно проливает свет.

Братья сами — лучший пример. Они ничего в мире не боятся так сильно, как принуждения и скуки. Прежде всего не быть похожими ни на кого и друг на друга…. Пуще всего избегают они платформ, манифестов, программ. И не заметили братья, что они — и платформа, и программа, и при том платформа, заранее обреченная на поражение. Они не случайность и не каприз… В той или иной форме выражают они свое сочувствие к анархическому и партизанскому моментам революции, свое отрицательное отношение к ее организационному, плановому, строительному периоду, склонность к сменовеховству….

И при таком ясном и одинаковом подходе к величайшим событиям, братья наивно думают, что у них нет платформы, что они не образуют школы или хотя бы направления. Ведь отсутствие писанного устава еще не значит, что его нет в действительности…

Общественно-психологический переворот, пережитый Россией, вызван тем, что русский человек из объекта государства почувствовал себя его субъектом, как выразился где-то тов. Зиновьев. Все сверху до низу так или иначе участвует в строении нового общества. А потому созерцательное начало уступает место волевому, пассивное — активному. Личность перестает быть самоцелью, а душа индивидуальная тем центром, для которого внешний мир — только стимул тонких и сложных переживаний, туманный призрак, волнующий фантазию, и чем более туманный, тем более прекрасный. Революция подняла значение внешних вещей на небывалую высоту, и они спугнули грезы уединенного мечтателя-сибарита, вытащили его на улицу, понесли по необъятным пространствам России, бросили в омут пожаров и битв, воочию показали картины голода, бесчеловечных жестокостей и нечеловеческих подвигов гражданской войны, и сектантов, и суеверия, и вековые обычаи племен и народов, населяющих эти пространства, и много других чудес, из которых складывается целое, именуемое Россией, та шестая часть земли, где загорелось пламя, уже грозящее остальным пяти шестым. А, главное, сказали ему: «спасение не внутри тебя, а вне, не в революции твоего душевного строя, а в революции форм общественной жизни, не в бегстве от мира, а в воздействии на него, в реорганизации окружающих тебя общественных отношений»…

«Серапионовы братья» пошли по неверному пути. Когда я прочел манифесты братьев, для меня ясна была угрожающая им опасность. Общественный индифферентизм, политическое безразличие, отсутствие мировоззрения, культ каприза и от всего освобожденное вдохновение страшны не только в общественном, но и в эстетическом смысле. Талант, вовлеченный в орбиту движения умирающих сил и идей, туда, где нет развития, — такой талант тускнеет очень скоро. И как быстро, сверкнув на мгновение яркими звездами, стали меркнуть братья… «Партизаны» создали славу Всеволоду Иванову, уже «Цветные ветра» ничего не прибавили к этой славе. Потому что не найти писателю новых образов, новых красок и звуков, новых движений человеческой души, если он застревает среди общественных сил у которых нет будущего, и душевный мир которых не имеет данных для развития…