Судьба штрафника. «Война всё спишет»? - [43]

В обеденный перерыв, измученные жарой и тяжелой работой, братья посылали меня поить и купать лошадей на ставок. Немецкие колонисты, жившие в обособленном от русских деревень селе посреди поля, сделали плотину на ближайшем овраге. В степном районе это был освежающий оазис, обросший вербой. Лошади вначале жадно пили, потом на мелком месте валились на бок в воду. Я любил на купленном у цыган добрейшем смирном коньке, на которого мне было легко залезть, опершись о его колено и уцепившись за гриву, поплавать по пруду. Конек плавал, скаля зубы и утробно отдуваясь. Потом лошади дремали, погрузившись наполовину в воду, и наслаждались прохладой и отсутствием слепней.

Потом, пока братья, пообедав, отдыхали под повозкой в тени, я пас лошадей на целине, спутав им ноги путами. Лошадям от солнечного удара надевали на голову шляпы, прорезав отверстия для ушей. Я ходил по целинной траве, гонял сусликов и сурков. Иногда из густых зарослей выскакивал и мчался в поле стрепет — наш степной страус, которых тогда было множество. Зимой, когда бывал гололед, их перья намокали и смерзались, и тогда их ловили на лошадях. В укромных местах попадались гнезда степных птиц, в кустах терновника — норы лис. Бегая по целине, я опасливо смотрел под ноги, чтобы не наскочить на гадюку.

Спали мы на подстилке из скошенной пшеницы, поверх расстилали брезент, укрывались тулупами и шубами.

Вечером после ужина сидели у костра, ночью Иван пас лошадей на ближайшей лужайке, а Миша и Вася спали со мной. Перед тем как уснуть, я просил Васю рассказать сказку. От усталости его клонило в сон, но я был его любимцем, и он рассказывал заплетающимся языком разные страшные истории, а я жался к его боку. Над нами сверкало мириадами звезд небо…

Милое детство давно ушло, и сейчас оно пахнет скошенной пшеницей, дорожной пылью, полынью, душистым горошком, звенит песней невидимого жаворонка. Это чувство из прошлого, а настоящее вот оно — колонна солдат, противотанковое ружье, ноющее от него плечо да муть в голове от усталости и бессонницы.

Солнце поднялось выше, начало припекать. Мы по проселочной дороге спустились с крутого пригорка в лощину и увидели последствия недавнего боя. В пруду на дне лощины стояли два обгоревших танка, наш и немецкий, поодаль — еще несколько. Из лощины на противоположный пригорок поднималась лесополоса, искалеченная танками, взрывами, местами выгоревшая. Из нее несло таким сильным запахом гари и разлагающихся трупов, что мы, остановившись на отдых, через несколько минут вынуждены были двинуться дальше.

Поднявшись на пригорок, мы увидели огромное количество танков с башнями и без них, самоходные орудия и бронетранспортеры с размотанными гусеницами, обгоревшие, пробитые насквозь, развороченные немыслимой силой. Тут же валялись обломки самолетов, раздавленные орудия, разбросанные ящики со снарядами. Земля была растерзана взрывами снарядов, бомб, гусеницами танков — вот оно, поле войны, современного страшного боя техники и людей!

Это поле врезалось в мою память, и когда я его увидел вторично, во время показа киноэпопеи «Великая Отечественная», то вскочил со своего места и вскрикнул невольно на весь зрительный зал. Жена тянула меня вниз, на кресло. Тот же крутой спуск в лощину с прудом, те же танки в воде и та же истерзанная лесополоса…

На очередном привале командиры взводов предупредили нас, чтобы с дороги не сходили, в лесополосу входили только по следам танков и автомашин — все вокруг может быть заминировано и опасно для жизни. Мы выбились из сил. Наше ружье и сумку с патронами к нему старшина взял на подводу, но мы все равно еле передвигались. Наконец показалось село, вернее — оставшиеся от него печные трубы. Из погребов с опаской выглядывали местные жители.

Мы остановились в вишневых садах, свалившись под деревьями. К кухне поднимали почти насильно. Иногда над нами пролетали немецкие самолеты, однако укрываться было негде, да и не хватало сил куда-то бежать. Бомбардировщики пролетали дальше — видимо, у них были более важные цели. Когда утих их пульсирующий гул (немецкие моторы гудели не «гу-у-у-у», а «гув-гув-гув-гув»), явственно стали слышны раскаты боя. Всю ночь не угасала заря на западе — это фашисты, отступая, сжигали деревни и села. Специальные команды с огнеметами, которые ехали последними, уничтожали хаты, сараи, копны сена, взрывали важные элеваторы, железнодорожные станции, общественные и административные здания, оставляя за собой выжженную пустыню.

Мы шли всю ночь, задыхаясь от пыли. Чернозем, истертый колесами, траками танков, конскими копытами, тысячами солдатских ног, превращался в мелкую пыль, которая поднималась в воздух и покрывала наши вспотевшие лица грязью — сверкали только белки глаз и зубы.

Утром мы вышли к почти полностью сохранившейся деревушке, стоящей у крутого обрыва меловых холмов, под которым текла речушка воробью по колено. Здесь сделали привал, и речка из кристально чистой и прозрачной стала черной — это солдаты смывали с себя пыль, умывались, стирали портянки и гимнастерки. Потеряв с потом большое количество жидкости, мы пили и не могли напиться — вода булькала и переливалась в пустых желудках.