Судьба - [99]

С этого дня Сары стал для мальчика самым близким человеком.

Дурды с нетерпением ожидал зимы. «Зарежут проклятых баранов, — мечтал он с вожделением, — верблюдов не нужно будет пасти»… Но пришла зима, а работы не убавилось.

До этого времени колючку для тамдыров брали из больших стогов, сложенных за двором. Теперь хозяин приказал: «Эту колючку пусть верблюды едят, а для тамдыров Дурды каждый день специально приносить будет». Семья у арчина была большая, каждый день обе хозяйки топили тамдыры, забот маль чику хватало. Кроме этого, он должен был кормить и поить животных, ежедневно чистить скотники. Нет, не принесла зима облегчения юному батраку.

Жёны арчина Мереда не ладили между собой и не упускали случая сделать друг другу неприятность. Вероятно, поэтому младшая недолюбливала Дурды — ведь ему покровительствовала Аннатувак. Однако вся её неприязнь к мальчику выражалась в презрительных взглядах да язвительных репликах до тех пор, пока не пригорел чурек. Был ли здесь злой умысел или Аннатувак просто поторопилась, но она сожгла большую часть принесённой Дурды колючки. Тамдыр младшей жены плохо нагрелся, чурек сорвался со стенки и упал на уголья.

К несчастью, Дурды в это время проходил мимо. Женщина схватила деревянную кочергу, догнала его, несколько раз ударила по спине, ткнула в бок.

— Дурак! Безмозглая скотина? Чтоб твоя еда была поганой!

Аннатувак заметила это.

— Если не умеешь печь чурек, то причём тут мальчик! За что ты его бьёшь?

— И ещё побью. Глаза ему, поганцу, выколю! Поленился колючки принести… Что я рукой, что ли буду чурек придерживать? Дармоед проклятый? Его самого этим обгорелым тестом накормить надо, чтобы у него брюхо вспучило!

— Сама не ленись, если не хочешь, чтобы твой хлеб служил пищей для собак. Вон целые стога колючки! Пошла бы и взяла немного, если видишь, что не нагрелся тамдыр…

Младшая жена метнула на Аннатувак насмешливый взгляд, махнула подолом и пошла в свою кибитку. Аннатувак погладила Дурды по голове.

— Не подходи ты близко к этой дряни, чтоб у неё руки отвалились. Если б ты зависел от этой змеи, ты, душа моя, кровавыми слезами каждый день плакал. Срамница бессовестная, негодяйка!.. Не показывайся ей на глаза, Дурды-джан. Ты кушать хочешь? Если захочешь, не дожидайся, пока тебя пригласят. Ты знаешь, где в моей кибитке сачак лежит, приходи, бери сам чурек и ешь.

«Если бы не Аннатувак-эдже, ни от кого ласкового слова не услышал бы, — думал Дурды. — И почему её в ауле считают жестокой и хитрой? Она очень добрая, как родная тётушка».

Кроме хозяйки, ласковые слова говорил мальчику только Сары. Но иногда йигит задумывался, и тогда его мысли были приправлены горечью и тоской.

— Жаль мне, Дурды-джан, что тебе с детского возраста приходится тяжким трудом зарабатывать кусок хлеба. Вон дети Мереда старше тебя, а все бегают без забот. Недобрая наша судьба, мы должны запомнить людей, которые сделали безрадостными и чёрными наши дни. Есть такая пословица: «Беды, навалившейся на собаку, не избежать и волку». Я ещё ни разу не видел, чтобы она исполнилась, но, наверно, не зря её умные люди придумали, не пришло ещё время для такой пословицы… Скоро ты йигитом станешь. Веди себя так, чтобы враги твои дрожали от, страха при одном твоём имени, чтобы готовы были под землю провалиться от страха. Смерти, Дурды-джан, никто не избежит, но ты никогда не продавай свою совесть, чтобы прожить на свете два Дня лишних. Проживи лучше меньше, но пусть от твоих шагов искры летят! Пусть они опалят врагов твоих и всех злых и бессердечных людей!

По небу плыли курчавые, как ягнята, облака. Земля стыла в каменной неподвижности. Где-то далекодалеко в лугах плакал одинокий тюйдук. А Сары говорил:

— Не подумай, Дурды-джан, что в моём сердце нет жалости. Я говорю тебе о жестоком пути только! потому, что он — единственный для таких, как мы с тобой. Я тоже встану на этот путь, потому что я не хочу издыхать, как забитая бездомная собака! Но прежде, по нашему, туркменскому обычаю, я хочу указать тебе твоих врагов. Человек, прощающий обиду, не человек, а как сухой верблюжий помёт. Запомни это, Дурды-джан, и врагов своих запомни. Я их тебе по именам назову. В первую очередь Сухан Скупой. За ним Бекмурад-бай. Ишан Сеидахмед и кази тоже не принадлежат к числу твоих друзей. Как видишь, их много, но ты не вешай голову. Твёрдо знай, если скажешь себе: «Я не постарею», ты не постареешь; скажешь: «Я смогу победить» — и победишь; скажешь: «Я не умру» — никогда не дрогнет твоё сердце страхом смерти. И ещё запомни: храбрый умирает однажды, трус — тысячу раз.

— Я не трус, Сары-ага, — решительно сказал Дурды. — Я никого не боюсь.

— Правильно. И арчина Мереда не бойся. Он тоже не друг тебе. Из-за него, можно сказать, твоя сестра погибла. Люди на него понадеялись, а он в решительний момент струсил, а то бы мы силой отобрали девушку, я тоже был на суде…

* * *

Больше двух лет прожил Дурды у арчина Мереда. За всё это время не произошло ничего примечательного, если не считать его драки к Моммуком, случившейся ещё в первый год батрачества. Дурды не рискнул всерьёз поднять руку на хозяйского сына, но сопротивлялся отчаянно, и Моммуку стоило всех его сил, чтобы свалить Дурды на землю. Моммуку хвалиться было нечем, а Дурды на вопрос тётушки Аннатувак, кто ему расцарапал лицо, отделался молчанием.