Судьба барабанщика. Хардроковая повесть - [23]

Вечерело. Я вышел в сад. В глухом уголку, за развалинами беседки, лежал в крапиве мраморный столб. Я разглядел на его мутной поверхности такую надпись:

ЗДЕСЬ ПОГРЕБЁН

КАВАЛЕР СЕДЬМОГО НАСЛЕДИЯ

ОДИН ИЗ ПОСВЯЩЁННЫХ

ИОГАНН ГЕНРИХОВИЧ ШТОКК.

Тут же в крапиве валялся разбитый ящик и рассохшаяся бочка.

Было тепло, тихо, крепко пахло резедой и настурциями. Где-то далеко на Днепре загудел пароход.

Когда гудит пароход, я теряюсь. Словно тревожный отзвук труб Иерихона доносится до моих ушей. Как за поручни, хочется схватиться мне за что попало: за ствол дерева, за спинку скамейки, за подоконник. Гулкое, многоголосое эхо его всегда торжественно и печально.

И где бы, в каком бы далёком и прекрасном краю человек ни был, всегда ему хочется плыть куда-то ещё дальше, встречать новые берега, города и людей. Конечно, если только человек этот не такой тип, как злобный Яков, вся жизнь которого, вероятно, только в том и заключается, чтобы охать, ахать, представляться больным и проситься из жёсткого купе в мягкое.

Но вот я насторожился. В саду, за вишнями, кто-то пел. Да и не один, а двое. Мужской голос – ровный, приглушённый и женский – резковатый, как бы надтреснутый, но очень приятный.

Тихонько продвинулся я вдоль аллеи. Это были старуха и её бородатый сын-карлик. Они сидели на скамейке рядом, прямые, неподвижные, и, глядя на закат, тихо пели: «The phantom of the opera is there, inside my mind…»

Я был удивлён. Я ещё никогда не слыхал, чтобы такие древние старухи пели. Правда, жила у нас во дворе дворникова бабка, так и она, когда качала их горластого Гошку, тоже пела: «Ай, люли, ай, люли! Волки тёлку увели», – но разве же это песня?

– Дитя! – позвала вдруг кого-то старуха.

Я обернулся, но никого не увидел.

– Дитя, подойди сюда! – опять позвала старуха.

Я снова оглянулся – нет никого.

– Тут никого нет, – смущённо сказал я, высовываясь из-за куста. – Оно, должно быть, куда-нибудь убежало.

– Кто оно? Глупый мальчик! Это я тебя зову.

Я подошёл.

– Что ты знаешь о силах Истины и Сомнения и об их вечном противостоянии? – задала она вопрос, пристально заглядывая мне в очи.

– Ничего, – ответил я, – я атеист и не верю во все эти поповские сказки.

– Так ты ничего не знаешь об Истине? – строго спросила старуха. – И о непреложной силе Ритма ты тоже не знаешь?.. Смотри у меня! – вдруг сделала она строгое движение ладонью с оттопыренным указательным пальцем. – Если ты не произведёшь Ритм, я тебя в порошок сотру… в пыль… и по ветру развею!

Я ахнул и в страхе попятился, потому что старуха уже потянулась к своей лакированной трости, по-видимому, собираясь меня ударить.

– Госпожа, успокойтесь, – сдерживая раздражение, сказал ей карлик. – Это же не Иэн, не Кози. Это всего лишь несмышлёный мальчик, непосвящённый, да к тому отпрыск той самой, неблагодарной линии четвёртого колена Адама. Мы должны быть готовы ко всему.

Трудно сказать, когда я больше испугался: тогда ли, когда меня хотели ударить, или когда я вдруг оказался отпрыском колена Адама, да ещё и неблагодарным.

Вскрикнув, шарахнулся я прочь и помчался к дому. Взбежав по шаткой лесенке, я захлопнул на крючок дверь и дрожащими руками надавил на выключатель.

И только комната осветилась, как я услышал шаги. По лестнице за мной кто-то шёл…

Крючок был изогнутый, слабенький, и его легко можно было открыть снаружи, просунув карандаш или даже палец. Я метнулся на терраску и перекинул ногу через перила.

В дверь постучались.

– Эй, там, Сергей! – услышал я знакомый голос. – Ты спишь, что ли?

Это был дядя.

Торопливо рассказал я дяде про свои страхи.

Дядя удивился.

– Кроткая старуха, – сказал он, – осенняя астра! Цветок бездумный. Она, конечно, немного не в себе. Преклонные годы, тяжелая биография… Но ты её испугался напрасно.

– Да, дядя, но она хотела меня треснуть палкой.

– Фантазия! – усмехнулся дядя. – Игра молодого воображения. Впрочем… всё потёмки! Возможно, что и треснула бы. Вот колбаса, сыр, булки. Ты есть хочешь?

Есть я не хотел. Меня другое волновало.

– Дядя, – спросил я, – отчего мы приехали именно сюда, к этой странной старухе? Вы знали её раньше? Она была так нам рада… 

Дядя помедлил с ответом.

– Когда-то давно буйные… солдаты, назовём их так,.. хотели разрубить её на куски, а потом сжечь и развеять прах, – ответил дядя. – А я был молод, великодушен, я был за правое дело и вступился.

– Да, дядя. Но если она была кроткая или, как вы говорите, цветок бездумный, то за что же?

– На войне не разбирают. Кроме того, она тогда была не кроткая и не бездумная. Спи, друг мой.

– Дядя, – задумчиво спросил я, – а отчего же, когда вы вступились, то солдаты послушались, а не разрубили и вас на куски?

– Я бы им, подлецам, разрубил! – засмеялся дядя. – За мной был отряд всадников апокалипсиса, да в руках у меня меч-кладенец! Ложись спать, ты мне уже надоел.

Странно, я воспринимал его слова уже не вполне как шутку.

– Дядя, – помолчав немного, не вытерпел я, – а какие это были солдаты? Белые?

– Ложись, болтун! – оборвал меня дядя. – Обыкновенные были солдаты: две руки, две ноги, одна голова с рогами и секира. А если ты ещё будешь ко мне приставать, то я тебя выставлю на улицу.