Судьба барабанщика. Хардроковая повесть - [15]

Тут дядя остановился, сурово посмотрел на меня и добавил, что сердце его неспокойно после всего, что случилось.

– За тобою нужен острый глаз, – сказал дядя. – И тебя сдержать может только рука властная и крепкая. К тому же, несмотря на свою лень, ты многообещающий барабанщик. Ты поедешь со мною и будешь делать всё, что тебе прикажут. Думаю, из нас может получиться этакое джазовое трио. Но смотри, если ты хоть раз попробуешь идти мне наперекор, я вышвырну тебя на первой же остановке, и пусть дикие птицы кружат над твоей беспутной головой!

Ноги мои задрожали, язык онемел, и я дико взвыл от безмерного и неожиданного счастья.

«Какие птицы? Кто вышвырнет? – думал я. – Это добрый-то дядечка вышвырнет! А слушаться я его буду так… что прикажи он мне сейчас вылезть через печную трубу на крышу, и я, не задумавшись, полез бы с радостью».

Дядя велел мне быть к вечеру готовым и сейчас же вместе с Яковом ушёл.

Я стал собираться.

Перво-наперво я решил сообщить о своём отъезде парням из группы. Но телефоны их молчали. Даже гудков не было – ни длинных, ни коротких. Тогда я решил сгонять к Павлу Барышеву, благо жил он недалеко, и сообщить ему лично, что отправляюсь в гастрольное турне в составе фри-джазового трио. Дома у Павла я встретил лишь его заплаканную мать и напуганную сестрёнку.

– Ой, горе-горе! – рыдала женщина. – Убили Пашку, лихие люди убили! Нет больше сыночка! Оставил меня, ангелочек!

После долгих и неприятных расспросов мне удалось узнать, что Павла вместе с ещё одним парнем, который, как она поведала, тоже на гитаре лабал, только струн в ней меньше (Матвей!), нашли сегодня зарезанными в нашей каморке. Я содрогнулся от этого известия. Кто навестил их там, за что разделались с ними так жестоко – ничего не было известно. Несмотря на то, что в школьном дворе всегда шлялись толпы народа, никто ничего не видел.

Озадаченный, поникший, брёл я домой. Вероятно, сходился я на мнении, это был кто-то из тех, кто продал недавно Павлу аппаратуру. Он упоминал, что были это какие-то сомнительные типы. Вероятно, они украли её из магазина или районного дома культуры, продали по дешёвке Барышеву, а потом, спустя время, решили, что неплохо бы получить с него ещё. Завалились в каморку, Павел, естественно, платить отказался, и они закололи его вместе с Матвеем.

Как хорошо, что в это время там не было меня!

Ничего, однако, изменить было уже нельзя, и я принялся укладывать вещи. Достал бельё, полотенце, мыло и осмотрел свою верхнюю одежду.

Брюки у меня были потёртые, в масляных пятнах, и я долго возился на кухне, отчищая их бензином. Рубашку я взял серую. Она была мне мала, но зато в  пути не пачкалась. Каблук у одного ботинка был стоптан, и, чтобы подровнять, я сдёрнул клещами каблук у другого, потом гвозди забил молотком и почистил ботинки ваксой.

Беда моя – это была кепка. Кепку, как известно, у мальчишек редко найдёшь новую. Кепку закидывают на заборы, на крыши, бьют ею в спорах оземь. Кроме того, она часто заменяет футбольный мяч. В моей же кепке была дыра, которую я прожёг у костра на ученической маёвке. Если бы ещё оставалась подкладка, то её можно было бы замазать чернилами. Но подкладки не было, а мазать чернилами свой затылок мне, конечно, не хотелось.

Тогда я решил, что днём буду кепку держать в руках, будто бы мне всё время жарко, а вечером сойдёт и с дырой.

И только что я закончил свои приготовления, как вернулись дядя и Яков. Они принесли новенький чемодан, какие-то свёртки и чёрный кожаный портфель, который дядя тотчас же бросил на пол и стал легонько топтать ногами.

От меня пахло скипидаром, ваксой, бензином. Я стоял, разинув рот, и мне начинало казаться, что дядя мой немного спятил. Но вот он поднял портфель, улыбнулся, потянул носом, глянул и сразу же оценил мои старания.

– Хвалю, – сказал он. – Люблю аккуратность, хотя от тебя и несёт, как от керосиновой лавки. Теперь же сними все эти балахоны, ибо в них ты мне напоминаешь Арету Франклин в её худшие годы, и надень вот это.

И он протянул мне свёрток. В нём были короткие, до колен, защитного цвета штаны, такая же щеголеватая курточка с множеством карманов и молний, жёлтые сандалии, пионерский галстук с блестящей пряжкой, косая, как у лётчика, пилотка и небольшой кожаный рюкзак. Стиль все этого одеяния можно было определить как «молодёжное милитари».

Дрожащими руками я  схватил всё это добро в охапку и умчался переодеваться. И когда я вышел, то дядя всплеснул руками.

– Чкалов! – воскликнул он. – Молоков! Владимир Коккинаки!.. Орденов только не хватает – одного, двух, дюжины! Ты посмотри, старик Яков, какова растёт наша молодежь! Эх, эх, далеко полетят орлята! Ты не грусти, старик Яков! Видно, капля и твоей крови пролилась недаром.

Вскоре мы собрались. Ключ от квартиры я отнёс управдому, котёнка отдал дворничихе.

Попрощался с дворником, дядей Николаем, и водопроводчиком Микешкиным, который, хлопая добрыми осовелыми глазами, сунул мне в руку наполовину съеденный «Сникерс».

У ворот я остановился. Вот он, наш двор. Вот уже зажгли знакомый фонарь возле шахты Метростроя, тот, что озаряет по ночам наши комнаты. А вон высоко, рядом с трубой, три окошка нашей квартиры, едва ли не единственные в доме без пластиковых стеклопакетов, и на пыльных стёклах прежней отцовской комнаты, где подолгу когда-то играли мы с Ниной, отражается луч заходящего солнца. Прощайте! Всё равно там теперь пусто и никого нет.