Субъект. Часть вторая - [21]

Прислушавшись к рапорту своих алиеноцептивных впечатлений, я подсчитал компанию из трех местных аборигенов, судя по всему, жильцов выстроившихся вокруг моего дома бараков. Они что-то пьяно горланили, то и дело взревывая от смеха. Сидели они в детской песочнице, потягивая время от времени этиловую амброзию, запах которой поднимался чуть ли не до моего окна. Между ними стоял потрепанный временем и грубым обращением радиоприемник, колесико громкости которого было выкручено на максимум.

Раздался короткий и жалкий треск корпуса радиоприемника. Под ошалевшими взглядами этих люмпенов источник их веселья в один миг скорчился в бесполезный комок пластмассы.

Изумленный лепет между ними довольно быстро перерос в дискуссию на повышенных тонах. Вскоре они начали друг на друга пьяно орать с такой силой, что отдельные фразы умудрялись долететь до моего этажа в отчетливо сохранившемся виде.

Проведя связь между обрывками их бессвязных воплей, я пришел к выводу, что один из них подозревает в скоропостижной кончине радиоприемника другого. Подозрение обосновывалось тем, что на момент произошедшего в динамиках играла песня некоего вокалиста, охарактеризованного как «патлатый».

А так как один из компании имел ярко выраженную и неоднократно демонстрируемую своим товарищам неприязнь к мужчинам, чья длина волос на голове позволяла сообразить хоть какую-нибудь укладку, то поиск виновного закончился, толком не начавшись – вердикт расследователя был бурно одобрен и уверенно подтвержден третьим свидетелем.

Обвиняемому же, судя по обиженному возгласу, итог расследования явно не пришелся по душе. Хозяин сломанного радиоприемника его грубо толкнул, отчего противник патлатых отшатнулся и, споткнувшись о бревно, распластался на заплеванной и усеянной окурками площадке.

Тут свидетель неожиданно решил пересмотреть свои показания. Он встал на сторону упавшего. Завязалась потасовка. Не раскрывая глаз, я видел, как к окнам подкрадывается все больше заспанных и раздраженных лиц, некоторые из них даже достали телефоны и начали снимать происходящее. Сколько бы я ни приглядывался к мечущимся силуэтам в доме, я так и не заметил ни одного из них, кто приложил бы телефон к своему уху.

Внезапно за окном раздался страшный крик. Быстро переметнув свое внимание туда, я заметил, как один из люмпенов быстро прячет в свой карман сияющую выраженной плотностью полоску какого-то материала. Противник парикмахерского искусства скрючился и снова завалился на землю, но в этот раз вставать он явно не спешил. От меня не скрылось резко контрастирующее углубление на фоне целостной структуры его тела. Удар ножом пришелся прямо в печень.

– Проклятые австралопитеки, – тихо вырвалось у меня. Один из них, заметив, что товарищ не встает, заподозрил неладное и начал душераздирающе орать. Я заставил окно захлопнуться и остановившимися глазами вперился в потолок.

Как-то слишком часто стали гибнуть вокруг меня люди. Здесь я не имел прямого отношения к убийству и даже не рассчитывал, что оно произойдет. Но формально, его косвенным зачинщиком все-таки был я.

Через несколько минут послышался вой сирены скорой помощи. Абстрагировавшись от звуков, я съежился под одеялом и спустя дюжину вязких и глуповатых мыслей незаметно для себя ушел в глубокий сон.

* * *

Проснувшись в полдень, я, первым делом, не без радости отметил приглушившийся болевой синдром. На бедре уже, как ни странно, проявлялись зачатки багрового рубца под невыносимо зудящей коркой. А переведя внимание на руку, я заметил прибавку костной массы в месте сочленения обломков, что выделялась своей яркостью на фоне всей локтевой кости.

Вне всяких сомнений, там образовывалась костная мозоль, что, в общем-то, всецело противоречило общепринятой теории о физиологических процессах в организме – на ее образование обычно уходили месяцы; вне зависимости от количества и качества затрачиваемых на репарацию минералов и ресурсов, сроки заживления костной ткани упирались, прежде всего, в размер клеточного цикла остеобластов – предшественников зрелых и сформировавшихся клеток костей. То есть, даже при самом идеальном раскладе, при самом ревностном и тщательном уходе за увечьем, костная ткань, равно как и забеременевшая женщина, не могла расплодиться раньше уготованного ей онтогенезом[6] срока.

Да и в целом, я обратил внимание, пока осматривал себя просвечивающим насквозь взглядом, что на фоне неизменной плоти все мои кости стали значительно ярче. На языке алиеноцепции это означало, что плотнее. Крепче.

Уровень разреженности воздуха вокруг меня, пропорции частиц, что его составляли, и даже скорость их соударений – все это, судя по всему, было лишь малой частью из всего того, что подверглось моему контролю. Подумать страшно, каким же глобальным изменениям подверглось само тело…

Ведь даже если окружающая среда мне подчинялась, то насколько может быть тотальным перераспределение ролей и обязанностей всех внутренних систем, когда нужда центральной нервной системы в медлительных посредниках отпала…

Останусь ли я собой?

Внутри меня похолодело. А что, если сознание тоже является посредником? А не уйдет ли оно со временем на второй план?