Стюардесса. Неоконченный портрет - [2]

Я вышлепываю к служебному входу, краем глаза замечая поднимающуюся вдоль массивной балюстрады слинго-маму на пятнадцатисантиметровых шпильках. Москва.

Вхожу в помещение залитое белым светом. Глаза слезятся, и я сожмуриваюсь, чтобы прийти в норму. Мне нельзя сбавлять темпа. Нельзя, чтобы кто-то заподозрил во мне угрозу.

Вспоминаю это выражение лица: брезгливо-заискивающая улыбка одними только щеками: мы прокручивали этот момент на видео сотню раз, чтобы научиться. Научиться улыбаться так, чтобы адресату улыбки было чуть-чуть противно. Улыбаться так, чтобы тебя приняли за свою. Улыбаться так, чтобы в этом городе тебя не отличили от других.

Я делаю эту гримасу охраннику.

Бумажка в моей руке так похожа на настоящую. Наверно потому, что и настоящее удостоверение работника музея не слишком похоже на какой-то настоящий документ. Это как наживка на крючке – она должна лишь отдаленно напоминать что-то съестное, чтобы рыбка клюнула. Но так легко обмануть рыбку, которая питается чем попало.

Я небрежно раскрываю сырой от ночного пота документ перед его лицом. Перед его жирными щеками. Перед его приспущенной дебиловатой нижней губой.

Он кивает. Покорный. Ему всё равно. На мои документы, на свою работу, на себя самого.

Я топаю в египетский зал, вспоминая, как правильно сутулиться.

Здороваюсь со «смотрительницей зала».

Смотрительница зала – какое точное название для профессионала с мировым опытом по многочасовому сидению в закрытых помещениях. Мое хладнокровие на секунду дает брешь, когда она смотрит на меня с недоверием.

Я пытаюсь успокоиться. Дышу глубоко, как учили, но с первым же вдохом я понимаю, насколько воздух в музеях всегда спёрт. Не задумывались о том, что воздух в самолетах и музеях это всегда не то, что вы вдыхаете снаружи? Среда поддерживается искусственно. Особая температура, особый состав, особые экспонаты.

Я стараюсь удержать свои зрачки от бестолкового метанья по залу в поисках того, что мне нужно. Я столько тренировалась, что могла бы найти тот плафон, под которым она ждет меня, с закрытыми глазами. Но сердце уже бьётся чаще. Особенно, когда чувствую презрительный взгляд смотрительницы.

Боже, чего я боюсь? Как будто она умеет смотреть иначе?

Когда придёте в музей в следующий раз не обижайтесь на бабушек смотрительниц, что смотрят на вас надменно и с отвращением, словно один ваш вид вызывает у них артрит копчика. Как ещё должна смотреть на тела, буйствующие молодостью, маринованная по собственной воле мумия?

Она ждала меня? В окружении шаркающих посетителей, она лежит, освещенная желтым светом проектора. Знаете, помидоры в супермаркете начинают лучше продаваться, когда они лежат под красноватой лампой. Она хорошо выглядит здесь. Золотая на черном. Она закреплена на черном манекене. Пять тысяч лет красоты. Красота в чистом виде.

Я вспоминаю, как Она говорила мне: «Диадема из Трои». Я хорошо помню тот инструктаж. Я отправилась на это сафари как всегда хорошо подготовленной. «…Это Москва – Улыбайся заискивающе всем, кто имеет власть, но не представляет реальной опасности. Будь по-настоящему мила только с теми, кто действительно чего-то стоит…»

Дрожащими руками я снимаю плафон среди белого дня. Старушка смотрит на меня, покачиваясь на скрипучем стульчике. Я оставляю на плафоне отпечатки. Я подставляю нас обеих. Старушка пугливо озирается. Я касаюсь диадемы руками. Нежно снимаю её с крючков. Это словно пластическая операция, когда ваш пациент – пятитысячилетнее лицо, сотканное из сотни маленьких золотых пластиночек. Тонкое. Хрупкое. Я уже представляла себя в ней.

У каждого из нас есть фетиш.

Клеопатра.

Однажды я стану такой: гордой, красивой брюнеткой с сияющими прямыми волосами.

Но сейчас я думаю только о том, чтобы поскорее лечь спать. Думаю о том, что прошедшая ночь наконец-то изменит мою жизнь. Я хочу проснуться и отправиться в свой последний рейс. Мне трудно заставить себя думать о том, как выбраться отсюда.

Она встает.

Пока я укладываю диадему в полиэтиленовый пакет. Нежно, как льдинку. Я закрываю застежку пластикового пакета. Они ходят вокруг и ничего не замечают. Ни золотой диадемы, которую носила царица Трои. Ни того, что самозванка среди белого дня забирает её. В центре города. Они слепцы. Просто открывает пластиковый пакет и кладет её внутрь. Звук зип-застёшки разрезает пустое пространство зала. Все смотрят по сторонам,- никто ничего не видит.

Но я чувствую кожей, как она встаёт со своего сухого стула.

Как она недоверчиво приближается.

Как она неотвратимо подползает сзади. Чувствую как запах ванильной пудры, волной цунами, накрывает меня.

Я не должна оглядываться. Хотя я совсем не хочу оказаться в её костлявой лапе.

Никогда не задумывались, где хедхантеры находят персонал для музеев? Билетёры, смотрительницы, гардеробщики? Никогда не слышали о программе «Доверие»?

Никогда не думали о том, как проходит собеседование на позицию гардеробщика?

Думаете где-то в ресторане на последнем этаже риверсайд тауэр?

Они говорят об опыте? О компенсации? О возможностях карьерного роста? О том, как переманить хорошего гардеробщика в вашу контору?