Стужа - [20]
Не унималась и дверь: дергалась, дрожала на ветру. Подумалось: даже дверь в этом государстве как в лихорадке.
Я вобрал в себя казенный запах скверно вытертой пыли и огляделся как бы наново. Пустая глазница настольной лампы. Тут же, в пепельнице, поблескивала пузатым бочком сама перегоревшая лампочка. По невзрачным обоям над креслом — черноватый мазок: раздавленный кем-то клоп. В коридорчике к входной двери — полоска света: это из туалетной комнаты. Однако здесь и головы не помыть: вода сутки напролет чуть теплая.
И наши вещи на спинках стульев, кресел — все брошено усталой рукой. Я качнул лампочку. Она стала коротко кататься влево-вправо — и замерла, моталась лишь оборванная нить: мелко-мелко, тоже как в лихорадке.
Я вспоминал Юрия Пугачева, укладывал в память попрочнее. Да… кряжистый, ростом ниже среднего, в коричневом костюме под галстук. Красновато-загорелое лицо человека, привычного к работе на воздухе. Плотен и тяжел не только телом, но и костью — как бывают те, кто по-настоящему, не ради баловства тренирует себя тяжестями.
Память отметила толчком чувств, как он нехотя пожал руку. Ладонь жесткая, туповатая. Пальцы толстые, напористые, грубые физической работой. Сознание запечатлело два, казалось бы, несовместимых качества: настороженность и глубинную уверенность в себе, даже какое-то спокойствие, как бы мудрый взгляд с высоты.
Поразило: он ничего не просил (да ему это, видно, и не нужно, органически противно). Он молчал, так и не оставив ни адреса, ни телефона… а жаль.
Май 1989 г.
Москва — Нагорная
ПОВЕСТИ
Стужа или Иллюзия жизни
Или забыты, забиты, за… кто там
Так научился стучать?
Вот и идти мне обратно к воротам
Новое горе встречать.
А. Ахматова
Что только не вытворяет шоссе с моей потрепанной «Волгой», нареченной моим закадычным другом Михаилом Пекуновым «Фридой», именем героини его курьезного любовного приключения! При встрече Пекунов лукаво грохочет ладонью по кузову: «Привет, „Фрида“! Как настроение?» И пускается в рассуждения о той, другой, плотской Фриде, судя по высказываниям — смешливой, толстозадой девице не очень строгих правил…
Но все это кажется мне далеким; я уже не живу в Москве и почти два месяца не видел Мишеля, как я называю Пекунова. Сейчас я поглощен кровно важным делом. Я воюю с шоссе. Почти каждую поездку в город, на тренировку, оно пытается разделаться со мной. В гололед норовит столкнуть в кювет или расшибить о встречный транспорт. Достаточно потуже выбрать руль или порешительней придавить акселератор — и автомобиль выписывает кренделя по асфальтовой наледи. Приходится перебрасывать рычаг скоростей, двигателем гасить движение и не пускать левую ногу на педаль сцепления, а так подмывает выжать ее. Или лихорадочно выкручивать руль в поисках лазейки, когда на тебя прет грузовик, потерявший управление. И тогда не пускать уже и правую ногу на тормозную педаль: «Фрида» заюлит, а то и вовсе не подчинится.
Самое первое в гололед — выдерживать дистанцию и помнить: лучше быть в восемь вечера дома, чем в шесть — на больничной койке.
В пургу шоссе затаивается за белой мутью: сливается с обочинами, полями. Еле ползешь, выщупывая колесами дорогу. А в деревнях с опаской замечаешь в полуметре от борта белые тени — запорошенных снегом людей. И цепенеешь за рулем.
В оттепель участки чистого шоссе перемежаются с наледью или талой мокретью. Щетки размазывают по стеклу грязевые ручьи, жирные мазутные капли. Облака водянистой пыли скрывают автомобили, пешеходов, дорожные знаки. Глаза режет от напряжения. А потом перед капотом «Фриды» надолго разворачивается чистейший асфальт. Шоссе делает все, дабы притупить осторожность.
В снегопады, небывало обильные в этом году, уборочные машины и скреперы захлебываются в сугробах. «Фрида» вязнет в тяжком крошеве, пританцовывает на заносах. Чувствуешь, как напирают на днище автомобиля снежные лавины и мечутся колеса в узких, рыхлых колеях, проложенных грузовиками. Неровности норовят вышвырнуть автомобиль на обочину или развернуть поперек шоссе — удовольствие не из выдающихся.
А на проселке к даче «Фрида» утопает в белом пуху, не машина, а корабль, но как же этот пух давит на мою прелестницу.
«Прорваться! Прорваться!» — повторяю я и на первой скорости тараню снега. От рева двигатель, кажется, должен распасться. Я не выдерживаю и кричу: «Давай! давай, милая! Ты ж у меня девка что надо!..» Мишель остался бы доволен, услышь это…
Почти весь декабрь и январь отчаянно снежило. Не просто отчаянно: перед выездами часами лопачу сугробы, будь они все неладны, а в пургу все равно наметает выше пояса. Без тренировок это пустяк — лопатить сугробы. Но руки, спина, ноги и без того перегружены: в нынешний спортивный сезон не берегу себя. В общем-то, я никогда и не дрожал над собой, но сейчас, как никогда, важен результат. Без него я банкрот, почти банкрот. Мне нужны деньги. Без денег я банкрот…
Час, другой упражняюсь с лопатой, будь проклят этот снег! Впереди — прикидки на весах, где необходимы предельная воля, сила, слаженность, тонкость чувства равновесия и, конечно же, свежесть, а я что?..
С досады, что теряю силы, что все так бессмысленно, глупо и непреодолимо замкнуто в себе, хочется сесть на снег, задрать голову и выть. Может быть, и до этого дойду, шоссе еще не приелось играть в «кто кого».
