Ступени жизни - [13]

Я не хочу впадать в преувеличения и приукрашивать себя, было, конечно, разное — и удовольствия и развлечения, были танцы — и вальс и огненная мазурка, которым обучал нас стройный, и «кавалеристый», и даже «ухажористый», как мы о нем говорили, старичок, был Нат Пинкертон и Ник Картер, «гений» американского детектива, был городской сад с военным оркестром и разношерстной гуляющей публикой, и, конечно, были гимназистки, предмет тайных, хотя и не очень ясных мечтаний.

Но внутри всей этой гущи, а то и шелухи жизни продолжали расти те основные, определяющие «кристаллы», которые завершали формирование «друзы» — накапливание знаний, возникновение проблем, диктуемых возрастом, жизнью и временем, и какие-то попытки их самостоятельных решений и поисков жизненных путей.

Нет, я никак не думал тогда о писательстве, хотя скрытые ростки этого греха прорывались сами собой. Для рукописного ученического журнала я написал, например, рассказ «Муха» — о чем, не знаю и, кроме заглавия, ничего не помню. Знаю только, что среди гимназисток мои акции тогда основательно поднялись. А среди товарищей, даже из других классов, они поднялись из-за моих сочинений, и классных, и особенно домашних, на вольные, свободно выбранные темы, которые любил нам задавать наш учитель литературы Н. С. Семеновский. Из этих сочинений мне запомнились два, в которые я действительно, как помнится, вложил много пыла души. Одно из них на тему: «Западничество и славянофильство, как выражение русского самосознания». Получилось оно у меня — это видно из самого заглавия — не в меру углубленным и большим — на двух сшитых вместе тетрадях, и, когда Николай Семенович, после проверки, раздал эти сочинения в классе, он сказал:

— За это сочинение я мог бы поставить пять с плюсом. Но сейчас идет война (это была еще первая империалистическая война), керосина нет, и такие большие сочинения читать трудно. Поэтому плюс я снимаю и оставляю просто пять.

Второе сочинение было тоже на непомерно широкую, вытекавшую из тогдашнего круга моего чтения тему: «Личность (не то «человек», сейчас уже не помню) у Достоевского, Ницше и Горького».

Это было в 7—8-м классе, то есть в 1916—1917 году.

А вот так называемая общая в 132 страницы тетрадь в потрепанном от времени коленкоровом переплете. На титульном листе ее начертано: «Полное собрание сочинений Г. А. Покровского. Том первый». (А поверх этого — позднейшая ироническая надпись карандашом: «А вы говорите!») На обратной стороне листа оглавление: 1. «Не все коту масленица», пиеса в 5 действиях (еще с «ятем»); 2. «Принял гостей», комедия; 3. «Тише едешь, дальше будешь», тоже комедия, и 4. (самому не верится!). «1812 год», пиеса тоже в 5 действиях с Кутузовым («А будут они у меня лошадиное мясо есть!»), Бородинской битвой, столетие которой только что было отпраздновано всей Россией, и с Наполеоном, тщетно ожидающим на Поклонной горе депутацию с ключами от Москвы. Датировано все это 1913 годом, то есть когда мне было 14 лет от роду.

А вы говорите!

А потом я купил на толкучке, у знакомого букиниста, иллюстрированный журнал «Нива» за 1904 год и на этой основе хотел писать тоже пиесу о русско-японской войне.

Чистейшее нахальство!

Но ни о каком писательстве как профессии или жизненной перспективе, повторяю, я тогда не думал, и получалось это у меня «просто так», само собой, как игра. Время от времени вскипало, видимо, что-то в душе и искало выхода куда-то наружу, в мир, в жизнь.

А вообще-то я жил и рос, как теперь вижу, и вширь и вглубь, интересуясь и впитывая в себя и то, и другое, и третье. Я любил астрономию, составил для себя таблицу максимума и минимума солнечных пятен, неплохо, помню, изучил карту звездного неба, выпущенную под редакцией нашего директора С. В. Щербакова, и привил эту любовь к звездам своей младшей сестре Ирине, а по «Определителю цветов» Маевского разбирался в многоцветии наших городенских лугов. На камушках, рассеянных по берегам нашей речушки, я находил отпечатки каких-то древнейших из древних ракушек, а по двухтомной «Истории Земли» Неймайера, бывшей в библиотеке моего отца, изучал историю и жизнь нашего «шарика». До сих пор помню приведенные там яркие описания извержения вулкана Кракатау в Индонезии и возникновения среди моря, у берегов Италии, Монте Нуово, что значит — Новая Гора.

Шахмагонов — это некто вроде московского Шанявского — в своем «частном» реальном училище организовал народный университет с очень широкой и интересной программой. Там я слушал лекции об античном искусстве, по русской истории и по древнерусскому языку, от преподавателя которого получил в подарок его книгу «Дело об убийстве царевича Димитрия».

На толкучке я сдружился с букинистом, довольно интересным человеком, любителем и знатоком книг, и был его постоянным покупателем. У него я купил и «Жизнь растения» Тимирязева, и Ницше — «Так говорит Заратустра» и «По ту сторону добра и зла», и собрание сочинений Дарвина с «Происхождением видов», «Происхождением человека», с дополнительной статьей «Мое мировоззрение», и многое-многое другое. Вот передо мной лежит небольшая — «для иностранных слов» — тетрадочка с вензелем «Г. П.» и в ней каталог моей библиотеки того времени с таким пестрым букетом заглавий, как «Жизнь Иисуса» и «Антихрист» Ренана, как «Записки Екатерины II» и «Записки Сен-Симона», Лев Толстой «О жизни» и Маркс «Либералы у власти», Фламмарион «Популярная астрономия» и Каутский «Экономическое учение К. Маркса», Кареев «Письма к учащейся молодежи», Бюхнер «Сила и материя», Густав Леббон «Психология народов и масс», М. Бакунин «Бог и государство», П. Лавров «Исторические письма» и так далее и тому подобное.