Ступай и не греши - [20]

— Простила, да? — спрашивал он. — Значит, больше не сердишься? Клянусь, я люблю только тебя… одну тебя.

Закусив губу, чтобы не расплакаться от тихой радости возвращения к былому, Ольга Палем заботливо укрыла его плечи, даже зажгла свет, чтобы глянуть на часы:

— Спи давай, спи. Не забывай, что завтра тебе рано вставать. Нельзя опаздывать на лекции. Спи, миленький…

И это понятно! Пожалуй, нет такой женщины на свете, которая бы не имела в душе большого чувства материнской любви — даже к тому, кто делает ее матерью.

Тихо стало. Уснули оба. Бог с ними…

Петербург, никогда не спящий, выстраивал на потолке их жилища громоздкие и несуразные призраки ночной жизни — отблесками каретных фонарей, всполохами трамвайных дуг, столица накрывала их мрачными крыльями пролетающих дождевых туч.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Среди столичных родственников Довнара были почему-то одни вдовы, какая полковница, какая статская советница, третья просто дворянка. Делать им визиты мучительно даже для Довнара, а каково было Палем, если эти старушки смотрели мимо нее, будто не видя, а после неизбежного чаепития и нудных разговоров о падении нравственности среди молодых женщин приходилось долго кланяться в прихожей, изображая радость:

— Благодарю за гостеприимство. Очень было приятно…

Хотя приятного было мало, ибо эти старухи, помешанные на женской нравственности, целили прямо в нее. И уж совсем невдомек, ради чего Довнар в дождливый день затащил ее на Выборгскую сторону, где среди усопших на католическом кладбище показывал ей могилу своего деда Казимира.

— Холодно, — зябко ежилась Палем. — Уйдем.

— Пошли. Но ты должна знать, что мои предки, в отличие от твоих сомнительных «Гиреев», не с печки свалились, а были знатного рода… Видишь, надгробие с гербом!

— Да бог с ним. Что я в этом понимаю?

— Где уж тебе понять, симферопольской мещанке? Кстати, дворник, возвращая твой паспорт из полиции, не спрашивал ли, почему ты Палем, а я Довнар-Запольский?

— Нет, не спрашивал. Я ему рубль дала, он откланялся, и все тут. Швейцар очень любезен. Тоже кланяется.

— Нехорошо, — призадумался Довнар. — В полиции наверняка отметили нас как «незаконно сожительствующих».

— Мы такие и есть. Разве не так?

— Так-то оно так, но… Не возникнут ли неприятности в академии, если узнают об этом? Ты уж не сердись, если я стану говорить, что ты для меня просто любовница.

— Нет, так не надо. Лучше говори служанка.

— А если я женюсь на тебе? Меня же погонят отовсюду, ибо простительно ли мне, дворянину, жениться на служанке?

— Ах, боже мой! Сам запутался и меня запутал. Говори, что хочешь, только не делай из меня дурочку…

Неприятности начались совсем с иной стороны, и полиция тут не играла никакой роли. Просто молодой человек — с первых же лекций — сразу ощутил, что медицина, как и математика, требуют призвания к этим наукам, а вот призвания-то как раз и не было. Довнар день ото дня становился взвинченнее, он возвращался с занятий угрюмый и недовольный.

— Там такие требования к нашему брату-студенту, — рассказывал он, — что я теперь в дистракции и в дизеспере. А ведь это еще первый курс. С ужасом думаю, что будет, если переберусь на второй? Я попросту лопну от напряжения, не в силах постичь все эти кишки, вены, сосуды, аорты и прочую дрянь…

Подобные настроения усугублялись с каждым днем, и медицина, однажды раскрасившая карьеру врача розанчиками бешеных гонораров, вдруг обернулась для Довнара обратной и гадостной изнанкой, требуя от него того, к чему он готов не был, да и не думал готовиться. Ольга Палем даже растерялась:

— Математика для тебя была слишком отвлеченной, а медицина кажется приземленной. Одна чистая наука — не нравится, другая грязная — тоже. Конечно, — доказывала Ольга Палем, — у нас в животах водятся не логарифмы, а микробы. Противно, тут я согласна. Но… обо мне ты хоть разочек вспомнил?

— Где логика? — укоризненно вопрошал Довнар.

— Бедненький, тебе уже логики захотелось? Так этого добра у меня хватит на двоих. Зачем, спрашивается, покинула я Одессу? Все там разбазарила, все распродала, Дуньку отпустила. Если вернусь, так снова сидеть на шее Кандинского?

Довнар, кстати сказать, никаких пособий не получал, зато Кандинский регулярно высылал Ольге по сто рублей, словно не Довнар, а сама Палем готовилась в эскулапы. При этом старик переводил деньги, адресуя их на имя Ольги Васильевны Довнар. С большими усилиями, лаской и уговорами Ольга Палем спасала себя и Довнара, умоляя его учиться, но он разбрасывал учебные книги, говорил, что опять ошибся:

— Карьера врача, — доказывал он, — это, оказывается, совсем не то, что я думал. Ну допустим на минуту, диплом получен. А что дальше? Бегать с визитами по вызовам в любую погоду и даже ночью? Потом брать с родичей умирающего полтинники, делая при этом такой вид, будто в гонораре не нуждаешься… Нет, избави меня боже от такой судьбы! Надо искать что-то другое, более интересное, более доходное…

Внешне их сожительство выглядело вполне благопристойно, соседи по дому на Кирочной не могли бы сказать о них ничего дурного. Это внешне, зато внутри дома… За краткий период 1891–1892 годов в их найме перебывало четыре служанки, и все четыре сами отказывались от места. Близкие к интимной жизни нанимателей, видевшие их жизнь без прикрас, они потом рассказывали, что там творилось: