Стук - [3]

Мануэль смотрел в окно на платформу.

Эта женщина в Базеле, что ей было от него нужно? Был ли он с ней знаком? Для Мануэля не была необычной ситуация, когда с ним здоровались люди, а он их не узнавал, иногда это были его прежние пациенты, которых он видел всего два-три раза, и сегодня на конференции с ним заговорила одна дама из ординатуры, ей пришлось снова ему представиться, прежде чем он вспомнил, с кем имеет дело. Подобные встречи досаждали Мануэлю, ему хотелось бы обладать отличной памятью, чтобы люди, с которыми ему приходилось встречаться, были собраны в его голове готовыми к выходу, словно в зале ожидания, и он мог бы в любое время назвать каждого из них по имени.

Мануэль сразу отверг мысль, что эта женщина была на конференции, среди участниц он не вспомнил ни одной, похожей на нее, и среди его пациенток подобное лицо не приходило ему на память. У нее были темные волосы, пышные, схваченные сзади в пучок тонкой красной лентой. Ее глаза? Скорее темные, что-то между карими и черными, и в ее взгляде была, пожалуй, не только просьба, но и уверенность, почти требование, как если бы речь шла о крайней необходимости. Но откуда она могла знать, что он врач? Жительница Энгардина, знакомая с ним как с соседом по даче? Ему был понятен такой феномен, когда кого-то видишь за прилавком магазина или за стойкой отеля, но встречаешь вдруг совсем в другом месте и уже не можешь узнать. Однако Мануэль никак не мог связать внешность этой женщины ни с одним известным ему местом. А если она не была с ним знакома, что же ей от него было нужно? Быть может, он что-то выронил на вокзале, когда спешил на поезд? Но у него все было на месте, да и у незнакомки в руках ничего не было.

Следовало ли Мануэлю на это как-то отреагировать? Для него это было слишком неожиданно, чтобы успеть открыть окно, а для того, чтобы нажать на стоп-кран, явно не было причин. Мануэлю, однако, явно льстило, что весьма симпатичная женщина, где-то его возраста, явно что-то от него хотела. Если бы все было наоборот, женщина сидела в вагоне поезда, а он, стоя на платформе, постучал бы в ее окно, то это можно было оценить как приставание. Можно ли предположить, что эта женщина «приставала» к нему таким образом? Какой в этом смысл, когда поезд уже в движении? Была ли это просто шалость или это был жест отчаяния? Кто-то преследовал ее и она взывала к помощи? Не следует ли сообщить об этом полиции в Базеле? Может быть, она просто сумасшедшая? Беглянка из психиатрической клиники? Или она всего лишь с кем-то его перепутала?

Мануэль вздрогнул, когда кто-то стукнул в окно. Это его жена стояла на перроне в Эрленбахе с маленьким Томасом на руках, и он едва успел быстрыми прыжками добежать до выхода и выскочить наружу, прежде чем поезд покатил дальше в сторону Херлиберга.

– Юлия, – сказал он с улыбкой и поцеловал ее в щеку, – я еле успел. – Потом взял на руки Томаса: – И ты тоже меня встречаешь, Томи? Это очень мило.

– Миам спит, – сказал Томас.

– О чем же ты так задумался? – спросила Юлия. – Ты выглядел таким сосредоточенным.

– О конференции, – ответил Мануэль, – там было много интересного.

3

Юлия открыла дверь «рено» на вокзальной площади; на заднем сиденье спала годовалая Мириам в детском комбинезоне.

– Миам спит, – громко сообщил Томас.

– Тсс, – улыбнулся его отец и прижал палец к губам.

Юлия посадила мальчика на детское сиденье и попыталась тихо закрыть дверь, но это ей не удалось, звук был достаточно силен, чтобы разбудить Мириам, и та заплакала.

– Ничего, – сказал Мануэль, который занял свое место впереди, откинулся назад и продолжил: – Мириам, посмотри, кто здесь. Мири, Мири, Мири! – При этом он покрутил пальцами и подмигнул дочке.

Но Мириам было неинтересно смотреть, кто это здесь, она продолжала капризничать.

– Мы скоро будем дома! – повысила голос мать и завела машину.

Мириам не переставала плакать.

– Тише, Мириам! – приказал ей Томас.

– Оставь ее, Томас, пусть плачет, если ей так нравится, – сказала Юлия несколько раздраженно и потом попросила мужа дать малышке соску, которая, несомненно, находится в одном из кармашков ее детского комбинезона.

Мануэль перегнулся через сиденье Юлии и попытался выудить пустышку, но так и не нащупал ее.

– Мне кажется, ты должна остановить машину, – сказал он.

– Ну, нет, – отрезала Юлия, – потерпите еще немного.

Мириам ревела.

– Мириам, тише! – прикрикнул Томас.

Мануэль попытался взять власть в свои руки:

– Томасу самому надо быть потише!

Томас воспринял это как обиду.

– Томас не хочет потише! – крикнул мальчик и в свою очередь тоже заплакал, упрямо и капризно.

Вот так катился темно-зеленый автомобиль в гору, шум мотора соперничал с безутешным детским ревом; разумность и безрассудство были равномерно распределены среди четверых существ, сгрудившихся внутри мчащейся машины; за плечами двоих разумных была высшая школа; Мануэль теперь занимался структурой внутреннего уха, а Юлия – заимствованием согласных из латыни в испанский язык, и оба они не понимали, почему несмышленых малышей волнует исключительно их собственное неудобство.

Они медленно поднимались на своем французском автомобиле по склону швейцарского холма, образовавшегося в виде боковой морены после отступления ледника в горы десять тысяч лет назад. Теперь этот холм был усеян террасами с виллами и особняками, откуда через заборы свешивались ветви цветущей сирени, шиповника и калины, а из садов доносились дымный запах гриля и рокот электрических газонокосилок, возвещая наступление мирного майского вечера. Рано утром, когда Мануэль выезжал из дому, шел дождь, а теперь последние лучи солнца уже отбрасывали свои длинные тени на крыши, на деревья и ограды, и все вокруг казалось чисто вымытым.