Стрежень - [22]

— У вас все? — опрашивает Стрельников.

— Все! — отрезает Виктория.

В тишине слышно, как хрумкает песок под броднями дяди Истигнея, подходящего к рыбакам. С него потоками льется вода, он задумчив, грустен, мокрые волосы торчат в стороны. Руки опущены вдоль тела. При виде старика Степка с болью проглатывает застрявший в горле комок. Тяжело опустившись, дядя Истигней протяжно вздыхает.

— Степка, Степка, как же так, а? Нехорошо, парниша! — глухо говорит старик. — Узнает твой батька Лука Лукич, дойдет до Евдокии Кузьминичны. Нехорошо! Рыбак должен быть солидным, осмотрительным, самоуважительным.

На песке становится тихо, приглушенно. Кажется, что и Обь плещет тише, осторожнее умывает берега ласковой волной. Степка багровеет.

— Нехорошо, парниша! К важному делу ты приставлен, к нешутевому… Придет человек в магазин, пошарит по полкам глазами — нет осетрины! Почему нет? Степка Верхоланцев невод испоганил… — Старик огорченно почесывает в мокрой голове. — Молодой ты, Степка, это конечно. Душа радости просит, простору… Тоже понятно! Хочешь радоваться, ступай на берег, катайся по песку, если невмочь. Я понимаю, сам молодой был, а все же… Эх, нехорошо, Степка, нехорошо!

Степка не дышит.

— Стыдно тебе, тоже понятно… — Старик задумывается, пошевеливает губами, потом вдруг другим голосом решительно говорит: — Нырять тебе придется, вот что, Степка!

— Я, дядя Истигней… — хрипло начинает Степка, но старик строго перебивает:

— Теперь помолчи! Теперь ты должен молчать!.. Семен! — Дядя Истигней обращается к механику. — Семен, ты назад можешь немного сработать?

— Немного могу.

— Так! — Дядя Истигней, оценивающе оглядев рыбаков, продолжает: — Григорий пойдет на помощь Степану. Ты, Виталя, с Николаем, как невод достанем, зачинишь порванное, а ты, Наталья, пойди-ка второй невод готовить… Анисья!

— Чего тебе, старый?

— Баба ты здоровая — пойдешь тоже на помощь… Ты, контролер, — он обращается к Виктории, — ты невод распутывай наравне со Степкой. Я, конечно, с вами! Ну, айда!

Он поднимается, широко шагает к катеру, рыбаки за ним. Николаю Михайловичу и в голову не приходит, что его подменили, что дядя Истигней сделал то, что должен бы сделать бригадир. Шагая со стариком, Николай Михайлович озабоченно спрашивает:

— Здорово невод порвался-то?

— Думаю, чуток… Ты, Николай, не лазь в воду. Пускай Степка. Пускай поныряет, стервец этакий!

Два часа над Карташевским стрежевым песком не поднимается светло-голубой флаг. Два часа мимо пологого берега беспрепятственно идут пароходы и катера, капитаны которых с удивленным беспокойством поглядывают на песок. Качают головами — что это случилось? Два часа не слышно веселого тарахтенья выборочной машины, не отходит от берега катер «Чудесный».

Два часа вместе с другими рыбаками исправляет Степкину ошибку Григорий Пцхлава — разбирает запасной невод, готовит его к притонению, вытаскивает запутавшийся; весело переговаривается с Ульяном Тихим, который сегодня не опохмелился и от этого еще пуще обычного смущен, неловок. С неводам Ульян обращается осторожно, робко, точно боится неловким движением испортить его. Григорий подбадривает:

— Ничего! Мы думаем, что ошибка бывает всякой! Наша жена говорит: «Человек может ошибаться!» Наша жена молодец!

Щеки у Григория от бритья синие-синие, зрачки утопают в больших розовых яблоках, ресницы длинные и прямые, под носом — тоненькие, в ниточку, усики.

— Тебе, Ульян, надо хороший жена заводить. Чтобы был добрый, умный, красивый, как наша жена.

Сидя на корточках, Григорий цокает языком, вскидывает поочередно руки, как будто собирается вскочить, чтобы промчаться по песку в залихватской лезгинке.

— Мы, Ульян, очень любим свою жену!

…Об этом в Карташеве знают все. Теперь карташевцы уже привыкли к необычному мужу маленькой, по-девчоночьи тоненькой Анны Куклиной. Два года назад Григорий Пцхлава торговал на томском базаре кислым виноградным вином, которое его брат привозил из Грузии. Бывало, еще стоит раннее утро, а Григорий, потирая озябшие руки, уже похаживает возле большой деревянной бочки, поджидает городских пьяниц. Они появляются. Опухшие, непроспавшиеся, диковатые, готовые за раннюю опохмелку снять с себя последнюю рубаху. Однако Григорий рубах не снимает, он может дать и в долг.

— Понедельник отдашь, кацо!

Вино Григорий не хвалит, не врет, что из лучших колхозных погребов, а, насмешливо цокая, говорит:

— Кислятина! Лучше не имеем. Пей, что дают!

Отпетым пьяницам он потихоньку прощает долги, но большей частью запивохи платят долги исправно — боятся, что в тяжелую минуту им больше не поверят.

Однажды Григорий услышал молящий женский голос:

— Не пей!

У прилавка стоял лохматый парень, за ним — маленькая девушка с огромными голубыми глазами, тянувшая его от прилавка. Парень грубо оттолкнул ее и сказал продавцу сердито:

— Не обращай внимания — это сеструха! Налей двести.

Григорий пожалел девушку.

— Закрываем торговля! — сказал он, накидывая на бочку тряпку. — Нет вина, кацо!

Девушка поблагодарила его взглядом, и этот взгляд решил судьбу Григория. Забыв о своей бочке, он долго шел за девушкой, пока она и ее брат не потерялись в толпе. Он думал, что больше никогда не увидит ее, но ему повезло. Он узнал, что она работает в промартели. Явился к ней с букетом цветов и сказал: