Стремнина - [17]

— Ну, погоди, рррожа! Погоди, вот приедет Родыгин, он тебе покажет! Погоди…

Но Арсений так и не оглянулся назад. Все время он стоял прямо, вытянувшись во весь рост, словно на параде, и напряженно всматривался в черную от пороховой гари струю, по которой медленно поднимался теплоход. И когда вся стремнина впереди заиграла на вечернем солнце густой зеленью, Морошка обернулся и проговорил устало:

— Беда за бедой.

Рабочие бросились к Морошке, столпились вокруг него и с минуту сосредоточенно всматривались в бурлящие воды.

— Да не может быть! — воскликнул Киселев.

— Гляди глазами.

— Да где он? Где?

— А вон лежит…

Но как ни всматривались рабочие в могучий поток, никто из них не мог разглядеть злополучный камень на речном дне.

— Да ведь заряд точно лег!

— Струей сбило.

Рабочие потащились к брандвахте молча, понуро и вразброд. Демид Назарыч, пока брал свой улов, приотстал от бригады. Выйдя из запретной зоны, он кивнул Морошке на одну из прибрежных плит:

— Посидим, я покурю.

Старик старался показать, что за час работы исстрадался без любимого зелья, но грош цена была его хитрости. Арсений присел на плиту и сказал:

— Томишься ты, батя.

— Томлюсь, — сразу же сознался Демид Назарыч.

— Говори.

— Нажили мы, паря, беду, однако.

— Да не страшны мне эти варнаки!

— Я не о них.

— И Родыгина не боюсь!

— И все-таки зря я ляпнул сегодня про боевики, — досадливо пожалел Демид Назарыч. — Ровно леший дернул меня за язык. Тут, видишь ли, в расстройстве я был…

— Приметил я, а отчего?

— Да твой новый крючок оборвал… — По давнишней привычке старик прятал огонь цигарки в сложенных ладонях. — И не знаю, как задел за куст.

— Опять хитришь, — заметил Морошка.

— А может, и еще отчего, — легко поправился Демид Назарыч. — Затеяли парни насмехаться, я и не стерпел! Характер-то дурной. Как ни считай — сгоряча. Потерпеть бы надо. Хотя и так сказать, не знал же я, что он прибудет завтра. Ну, ладно, я ляпнул — так и быть. Но вот что я в толк не возьму: пошто ты заторопился, а? То упрямился, а как сказали о Родыге — и давай скорее рвать. Пошто?

— Секрет, батя, — смутился Морошка.

— Ой, озлится Родыга! Не любит он, когда обходятся без него…

— И ты, батя, боязливым стал?

— Я старый и костлявый, за тебя боязно, — ответил Демид Назарыч. — Когда каждый человек будет брать себе дело только по своим силам — каждый на своем месте будет талантливым. Вот тогда всем будет хорошо. А то многие лезут, лезут, только бы повыше забраться, а что таланта нету — не беда, зато есть изворотливость, пронырливость, горлодерство да нахальство. Из таких вот и Родыга. И знай: ему кажется, что у всех одно на уме. Он и во сне видит: все только и карабкается вверх, как скалолазы. Ну, а за тобой — молодость. Вот и боится, что ты обставишь его на той скале.

— Мерещится тебе, однако, — смущенно сказал Морошка.

— Не мерещится, а так и есть, под старость-то зрение не хуже, а лучше, — ответил Демид Назарыч. — И я давно примечаю: глядит он на тебя, как удав, не моргнет и все соображает, как бы проглотить тебя в один заглот. Да все подходящего случая не было. А вот теперь — самый подходящий.

— И я костляв, — сказал Морошка.

— Какие у тебя кости! Одни хрящи!

…Еще только отдавая приказ готовить заряд к испытанию, Арсений знал, на что он идет. Теперь же, проникаясь тревогой Демида Назарыча, он с особенной остротой почувствовал, какие неприятности ожидают его завтра. Но ни малейшего раскаяния в своем поступке у Морошки не было, и он сказал твердо:

— Двум смертям, батя, не бывать!

— Тогда держись, — посоветовал Демид Назарыч.

Арсений кивнул, охотно принимая совет, и задумчивые глаза его засияли изнутри новым, странным светом.

— А ты, батя, не страдай, — ободрил он старика в свою очередь. — Ты в самое время заговорил о заряде. И в самое время он испытан. И если хочешь знать, теперь-то я верю, что прорезь можно доделать. Не без труда, но можно. А вот вчера, когда сидел на заседании райкома, еще не верилось. Была надежда, а не вера.

Он поднялся, выпрямился и начал искать что-то взглядом на розовато-золотистом при вечернем солнце раздолье Ангары…

ГЛАВА ВТОРАЯ

I

Выбирая для ночлега место в таежной глухомани, солнце на время задержалось над сверкающим плесом Ангары. До вечерней зари оставался еще небольшой светлый часок, а в тайге уже смеркалось, и к тропе, преграждая путь людям, отовсюду полезли замшелые камни, трухлявые колодины, голые, костлявые коряги.

Женщины, ходившие в тайгу за черникой, торопились выйти на свет, к Ангаре. Не зная ягодных мест, они порядком измучились, а возвращались с полупустыми корзинками. Шли тропой по-над высоким берегом речки Медвежьей, с трудом продираясь сквозь чащобник, поминутно покрикивая: их уже пугали таежные сумерки.

Поднявшись на знакомый пригорок с редкими высоченными лиственницами, где совсем не было подлеска, идущая впереди крупная, но подвижная женщина в поношенном мужском костюме и кирзовых сапогах, с обмотанной платком головой, глянула на искристую Ангару и разразилась вычурной бранью.

— Избили ноги, оборвались, а за что? — заговорила она затем крикливо, грубым мужским голосом. — Да пропади они пропадом, эти ягодки!