Стремглав к обрыву - [16]

– О Господи, что этот дурень задумал? С него ведь станется – сам туда попросится.

– Не знаю, что и сказать, – ответил Дэвид. – А ты не пробовала его отговорить?

– Не смогла. – Я встала, прошла между кроватью и стулом, подошла к окну. Было еще светло, и люди вышли на улицу погреться на первом летнем солнышке. – Он ведь и на меня тоже злится. Он…

– Да? Я слушаю.

А я молчу, Дэвид. Неужели ты не понимаешь, как мне трудно говорить с тобой о своих заботах? Разве ты не заметил, что я никогда не просила у тебя помощи? Я всегда боялась, что если ты начнешь меня жалеть, то скоро разлюбишь.

– Он считает, что я пытаюсь руководить его жизнью.

Дэвид фыркнул:

– Кто-то же должен его опекать. Без этого ему не обойтись.

– Дело не в этом.

– Да, знаю. – Раздался звук отодвигаемого стула. Он подошел и встал рядом, глядя в окно.

– А почему он так сказал? Думаешь, была какая-нибудь особая причина?

За дверью раздавались демонстративно громкие шаги: миссис Ландау хотелось узнать, чем мы занимаемся, но подглядывать в замочную скважину она не решалась.

– Я пыталась их остановить, – сказала я шепотом, сгорая со стыда. – Мартин сказал, что не надо было вмешиваться. После скандала я… я укачивала его, как ребенка, чтобы он уснул.

Дэвид помолчал. Потом спросил, чего я хочу от него.

– Не знаю, – шепнула я. – Обними меня, пожалуйста. Он притянул меня к себе. Вздохнув с облегчением, я положила голову ему на грудь.

– Дэвид, – раздался из-за двери настырный голос миссис Ландау. – Ты не голоден?

– Нет, – ответил он.

– Ты почти не ел за ужином.

– Я занят.

Она разочарованно отошла от двери. И Дэвид поцеловал меня.

– Пойдем попробуем вместе с ним поговорить, – сказал он.

Мартин сидел у кухонного стола и пил молоко из пакета. Мне показалось, что он хотел что-то сказать, но, увидев за моей спиной Дэвида, передумал. Матери все еще не было дома.

– Где мама? – спросила я.

– Ушла к Хартманам. Сказала, что вернется поздно.

– Умираю с голоду. – Я открыла холодильник и увидела две тарелки с едой, прикрытые сверху другими тарелками. (В то лето мне предстояло узнать, что есть на свете люди, которые закрывают тарелки вощеной бумагой или алюминиевой фольгой и, всего раз использовав ее, выбрасывают.) Я накрыла на стол для себя и Мартина. Дэвид сел против Мартина, я сбоку. Мартин сделал большой глоток из пакета.

– Ну что, – спросил он Дэвида, – пришел помочь справиться с трудным ребенком?

Я принялась ковырять вилкой рыбный салат.

– Хочу тебя кое о чем спросить, – начал Дэвид.

Мартин осторожно кивнул.

– Предположим, отцу на тебя наплевать. Матери, возможно, нет, но она не хочет вмешиваться.

Я сидела чуть дыша, не отрывая глаз от тарелки.

– Таким образом, остается только Руфь и, может быть, еще я, – продолжал Дэвид. – Ты хочешь, чтобы мы тоже оставили тебя в покое?

– Руфи привела своего адвоката, – негромко сказал брат. Он улыбнулся, и, хотя улыбка сразу же исчезла, вид у него был уже не такой мрачный. – Нет, я этого не говорил. Я не хочу, чтобы вы оставили меня в покое.

– Ладно, допустим, – сказал Дэвид. – Тогда что это за история с армейскими брошюрами?

– Не такая уж плохая идея. Когда вернусь, у меня кое-что будет на счете. Смогу учиться вечерами, днем работать и жить отдельно.

– Идея первоклассная, – сказал Дэвид. – По-твоему, армия – рай земной.

– А по-твоему, я здесь как в раю?

– Но, Мартин, – вмешалась я, – ты же на этой неделе уезжаешь. На два месяца. Зачем сейчас-то записываться?

– Два месяца в летнем лагере, – ответил он. – Просто мечта! Два месяца мыть грязные тарелки и получать двусмысленные предложения от жирных старух.

– И играть в баскетбол.

– Ну да, если останутся силы после всех этих радостей жизни.

– Ты прекрасно знаешь, для баскетбола у тебя всегда найдутся силы.

– А сборы осенью? – вставил Дэвид. – Ты ведь так мечтал об этом.

Мартин не ответил: ему нечего было возразить. Сколько мы его помнили, он всегда мечтал играть в университетской сборной.

– Допустим, – сказал он мне, – два месяца грязной посуды и баскетбола. А в сентябре вернусь – и все начнется сначала. Кроме того, – добавил он, помолчав, – идет война, хотя тебе это, может, и неизвестно. Ты ведь у нас не читаешь газет. – Он подмигнул. – Не понимаю, почему не ты, а я завалил историю. Видно, потому что преподаватель – мужчина.

– Моих знаний вполне достаточно, чтобы понять: тебе нечего делать на этой войне.

– Что значит «на этой войне»? – возмутился он.

– Она хочет сказать, – объяснил Дэвид, – это не вторая мировая. Всем известно, что тогда творили с евреями.

– Идиотское объяснение. На войну идут не из-за того, что творят с евреями, а из-за того, что творят со всем миром.

– Ты имеешь в виду Корею? – спросила я. – С каких это пор Корея – весь мир?

– При чем тут Корея? – ответил он, стараясь выглядеть спокойным. – Это борьба между Россией и Америкой. Надо уметь читать между строк.

– Но воюют-то они из-за Кореи! Из-за дурацкой крохотной страны, о которой сроду никто не слышал. Ты хоть сможешь найти ее на карте?

– Давай покажу.

– Ну ладно. Значит, подготовился. Неделю назад ты бы не смог мне ее показать. И никто не смог бы. А теперь ты рвешься туда, чтобы подставить голову под пули.